Карменсита де Мерекур, как безумная, цеплялась за платье судьи, который спешил поскорей уйти отсюда. Исходя криком, она обвиняла себя в том, что убила свою единственную любовь.

Машинально продолжая идти сквозь толпу, притихшую при виде столь возмутительного зрелища, Анжелика не узнала Карменситу в этой полуобнаженной — несмотря на пронизывающий холод — женщине, чей голос перекрывал завывание снежной бури:

— Арестуйте меня… Он невиновен! Я солгала! Я хотела отомстить за то, что он полюбил другую! Он любил другую, он разлюбил меня!

Потребовался добрый десяток человек, чтобы оторвать ее от воротника председателя Массно, в который она вцепилась мертвой хваткой.

* * *

Анжелика одиноко и потерянно брела по темным парижским улицам. Когда она выходила из Дворца правосудия, людской водоворот оттеснил ее от монахини.

Бездумно возвращаясь в Тампль, молодая женщина хотела только одного: забиться в свою комнатушку и склониться над колыбелькой Флоримона.

Долго ли она так блуждала по городу?.. Париж словно вымер — в такую отвратительную погоду даже самые отъявленные бандиты предпочитали отсиживаться в своих убежищах, и даже в тавернах было тихо: ночь близилась к концу, и пьяные гуляки, не собиравшиеся или не добравшиеся домой, уже храпели под столами или поверяли свои беды сонным девицам. Снег укрыл город угрюмой тишиной.

Дойдя до укрепленных стен Тампля, Анжелика вспомнила, что ворота, должно быть, заперты. Но тут она услышала хриплый бой башенных часов храма Богоматери Назаретской и насчитала пять глухих ударов. Бальи откроет ворота через час. Она перешла через подъемный мост и, съежившись от холода, спряталась под сводом потерны. Хлопья снега падали на нее, таяли и струйками стекали по лицу. К счастью, монашеское платье из грубой шерсти с его многочисленными нижними юбками, колпак и капюшон надежно спасали ее от холода. Только ноги уже закоченели.

Ребенок шевелился внутри нее. С внезапной яростью она сжала живот руками: почему это дитя так хочет жить теперь, когда Жоффрей должен умереть?..

Тут струящаяся завеса снега раздвинулась и под своды потерны, тяжело дыша, прыгнуло какое-то чудище.

Когда мгновенный испуг прошел, Анжелика узнала Сорбонну.

Собака положила передние лапы ей на плечи и шершавым языком принялась лизать ее лицо. Анжелика погладила Сорбонну, пытаясь разглядеть во мраке снежной бури знакомый силуэт. Сорбонна — это Дегре. Дегре придет и принесет с собой надежду. Наверное, у него уже есть новый план, и он скажет ей, что нужно еще сделать, чтобы спасти Жоффрея.

Она услышала стук башмаков по деревянному мосту. Он осторожно приблизился.

— Вы здесь? — прошептал он.

— Да.

Она не видела его, но Дегре стоял так близко, что, когда он заговорил, Анжелика уловила в его дыхании запах табака, и этот запах до боли напомнил ей о поцелуях Жоффрея.

— Когда я выходил из Дворца правосудия, меня пытались арестовать, но Сорбонна задушила одного из полицейских. К счастью, мне удалось скрыться. Собака взяла ваш след и привела меня сюда. Теперь вы должны исчезнуть. Вы меня поняли? У вас больше нет имени, вы ничего больше не предпринимаете, вообще ничего. Иначе однажды утром вас найдут в Сене, как и отца Кирше, а ваш сын станет круглым сиротой. Что до меня, то я предвидел ужасную развязку и подготовился к ней. У ворот Сен-Мартен меня ждет лошадь. Через несколько часов я уже буду далеко отсюда.

Анжелика вцепилась в насквозь промокший камзол адвоката. Зубы ее стучали.

— Вы ведь не уедете?.. Не бросите меня?

Он накрыл руками маленькие кулачки молодой женщины и разжал ее пальцы.

— Я все поставил на карту ради вас, и я потерял все, кроме своей шкуры.

— Скажите… Скажите, могу ли я сделать хоть что-нибудь для мужа?

— Все, что вы можете для него сделать…

После небольшого колебания он быстро произнес:

— Найдите палача. Заплатите ему тридцать экю, чтобы он удавил его до… до костра. Тогда он не будет страдать. Держите, вот тридцать экю.

Она почувствовала, как он сунул ей в руку кошелек. Затем повернулся и ушел, не говоря больше ни слова.

Собака не сразу решилась следовать за хозяином. Она вернулась к Анжелике и поглядела на нее добрыми глазами, в которых светилась дружба. Дегре свистнул; Сорбонна подняла уши и бросилась к нему, исчезнув в ночи.

МЭТР Обен, палач, жил в доме на площади Позорного столба, на территории рыбного рынка — именно там, где ему и полагалось, потому что место проживания парижских палачей оговаривалось в документах об их назначении на должность с незапамятных времен. Палачу принадлежали все лавки на рынке, и он сдавал их в аренду мелким торговцам. Кроме того, он обладал «правом изъятия» — правом забирать с каждого прилавка столько овощей, зерна, сколько мог унести в руках, а кроме того, по одной речной и морской рыбине и пару соломенной обуви.

Если торговки рыбой были королевами рынка, то палач был местным сеньором, внушающим одновременно ужас и презрение.

Именно к нему в сопровождении юного Веревки-на-шее с наступлением ночи отправилась Анжелика. Даже в столь поздний час жизнь на рынке била ключом. Пройдя по Горшечной и Сырной улицам, Анжелика вступила в этот особый квартал. Ее сразу же оглушили пронзительные зазывающие крики местных торговок, знаменитых на весь Париж и красными лицами, и цветистым языком. На рынке они были привилегированным классом. В кучах мусора, в текущих по улицам грязных ручьях грызлись собаки; дорогу то и дело преграждали телеги с сеном и дровами. И над всем этим плыл поднимавшийся с рыбных прилавков запах гнили, какой бывает на морском берегу после отлива.

К нему примешивалась тошнотворная вонь с расположенного поблизости кладбища Невинных и из тех ужасных оссуариев, где вот уже пять столетий копились бренные останки парижан. Зловонную смесь разбавляли резкие запахи мяса и сыра.

Посередине площади высился позорный столб. Он представлял собой узкую двухэтажную восьмигранную башню с остроконечной крышей. Через высокие стрельчатые окна второго этажа виднелось огромное железное колесо, расположенное в центре башни.

Сегодня туда посадили вора. Его голова и руки высовывались через отверстия, проделанные вокруг колеса. Время от времени ученик палача принимался его вращать. Тогда посиневшее от стужи лицо вора и его свисающие руки по очереди показывались в окнах, напоминая фигурку в каких-то чудовищных механических часах. Зеваки, собравшиеся у столба, потешались над гримасами бедняги.

— Это Хвастун, самый известный карманник рынка, — передавали они друг другу.

— Ну! Теперь его каждый узнает!

— Пускай только появится в торговых рядах, торговцы и служанки вмиг заголосят: «Хватайтесь за кошельки!»