Президиум АН СССР 15 октября 1940 года утвердил план, предложенный Комиссией по проблеме урана[266] (программу B. Г. Хлопина). Состоявшееся в ноябре 1940 года в Москве Всесоюзное совещание по физике атомного ядра также отдало предпочтение плану Хлопина. Совещание одобрило содержание доклада Курчатова, но отметило: атомная энергетика является делом отдаленного будущего, а докладчик и его ученики увлечены идеей немедленного осуществления цепной реакции в уране; необходимы множественные предварительные исследования и эксперименты, а на этой стороне дела, к сожалению, докладчик не сконцентрировал свое внимание; нецелесообразно без уверенности на успех бросать в условиях бушующей за рубежом войны огромные народные средства на урановые реакции, отрывая их от других неотложных дел; основательные исследования предусмотрены разработанной Академией наук и принятой программой работ по урану (имелась в виду программа Хлопина)[267].

30 ноября 1940 года Урановая комиссия обсудила и утвердила решения Пятого Всесоюзного совещания по ядру[268]. Проект Курчатова потерпел неудачу, однако, по свидетельству современников, он решил не сдаваться и, проявляя настойчивость, после совещания обратился в правительство СССР с обоснованием необходимости широкого развития работ по атомной энергии[269], подчеркнув принципиальную возможность использования ядерной энергии, ее хозяйственное и военное значение[270].

Итак, за полгода до начала Великой Отечественной войны в Советском Союзе рассматривались две программы работ по практическому получению атомной энергии — Хлопина и Курчатова. В то время трудно было решить, какая из них более реальна. Программа Хлопина требовала постепенного всестороннего выяснения сложных вопросов для планирования практических действий на будущее. Программа Курчатова, казавшаяся оппонентам из-за ее размаха необоснованной, была вполне реальна, поскольку именно она затем и воплотилась в жизнь. Нет ответа на вопрос, насколько быстрее СССР мог бы овладеть ядерной энергией и ядерным оружием, если бы в 1940 году была принята программа Курчатова, — ведь и программа Хлопина при ее осуществлении открывала дорогу к успеху. Но план урановых работ Хлопина требовал нескольких миллионов рублей, а план Курчатова — в десятки, если не в сотни раз больше, что, по-видимому, сыграло главную роль при принятии решений в условиях реальной военной угрозы.

Необходимость колоссальных финансово-экономических затрат встала непреодолимым барьером на пути к осуществлению цепной реакции по программе Курчатова. Препятствием являлось также отсутствие того уровня понимания глубины и серьезности атомной проблемы в правительственных и научных кругах СССР, которое было тогда достигнуто в Англии, США и Германии. Вместе с тем обе программы, выдвинутые в СССР в 1940-е годы, демонстрируют, что советские ученые не отставали от указанных стран в этой области научных исследований и что Игорь Васильевич Курчатов уже тогда являлся в ней признанным лидером.

Воскресенье 22 июня 1941 года Игорь Васильевич с Мариной Дмитриевной встретили в Крыму, в Гаспре, куда прибыли в санаторий, чтобы провести отпуск. Ошеломленные вестью о начале войны, они немедленно вернулись в Ленинград. Неизбежные испытания и потрясения вошли в жизнь семьи. Многие из родных-уральцев ушли на фронт добровольцами.

С приближением фронта к Ленинграду сотрудники Физтеха эвакуировались с семьями на восток, в Казань. К отъезду готовились и Курчатовы, но тяжело заболел отец. Решили: вначале выедут Борис и Марина, обоснуются на месте и затем встретят родителей. Но город был отрезан блокадным кольцом, отец умер, и старушка-мать осталась в полном одиночестве.

Ленинград, Москва, военно-морские базы Крыма и Северного Кавказа, Казань, опять Москва и снова базы флота — Полярное и Ваенга — теперь уже на Севере, затем уральские заводы и полигоны и вновь Казань и Москва — на многих дорогах Великой Отечественной войны остались следы трудной и героической работы Игоря Васильевича Курчатова.

Он мог быть убит в ноябре 1941 года, когда плавбазу «Волга», одну из трех последних, уходивших из Севастополя с ранеными и учеными, чудом не потопили фашистские самолеты. Налеты в пути продолжались всю ночь, две плавбазы были потоплены. Он мог умереть во время тяжелой болезни в Казани в январе — марте 1942 года, но выжил, опять чудом. Провидение хранило Курчатова для великого будущего, где, очевидно, был нужен только он.

О многом из пережитого с первых дней войны и до начала работ по урановой проблеме рассказывают собранные в его Доме-музее письма, воспоминания, фотографии военных лет, характеристики, командировочные удостоверения, пропуска, дипломы. Они дают некоторое представление о том, как встретил Курчатов новые испытания, что делал, как жил и работал в ту пору.

Невыразимой печалью и безысходностью наполнены письма матери Марии Васильевны из блокадного Ленинграда детям в Казань и Крым о смерти отца, о ее трагическом положении и медленном умирании. Тяжело читать выведенные химическим карандашом на листах ученической тетради, в темноте, все более и более слабеющей рукой, полные любви слова, которыми она благословляет своих детей на будущую счастливую жизнь и просит у них прощения.

Письма Игоря Васильевича, Марины Дмитриевны, Бориса Васильевича Курчатовых 1941–1943 годов из Севастополя и Поти в Казань и из Казани в Севастополь и Поти повествуют о войне глазами каждого из них. Игорь Васильевич, как и прежде, был оптимистичен; сообщая о своей работе и жизни в объятом войной Крыму, он старался не волновать, ободрять родных, лишь изредка и скупо писал о боевой работе и о планах на скорое будущее.

В письмах от друзей, учеников, родных Курчатов получает горькие вести о их страданиях и потерях, о тех, кого безжалостно унесла проклятая война. Его ответы полны душевного сочувствия — он умел разделить горе ближнего, помочь и словом и делом, как это было с семьей погибшего в Ленинграде его лаборанта П. И. Короткевича. Курчатов не оставлял в нужде и семьи погибших, и многочисленную семью с Урала, все послевоенные годы помогая им материально. Повествуя о пережитых событиях военного времени с безвозвратными потерями и лишениями, голоса из прошлого в этих бумагах позволяют зримо представить военный отрезок жизни и деятельности Курчатова.

Война потребовала всеобщей помощи фронту, мобилизации всех сил и ресурсов страны на борьбу с врагом, перестройки народного хозяйства. 16 июля 1941 года правительство приняло решение об эвакуации в восточные районы страны Академии наук СССР. Большая часть академических институтов и лабораторий перебазировалась в Казань. До войны в столице Татарии было 13 вузов и 25 научных учреждений, 1200 сотрудников кафедр и лабораторий занимались научной работой. Ответственность за организацию и проведение эвакуации Академии наук была возложена на вице-президента академии О. Ю. Шмидта. Чтобы подготовить встречи и расквартирование академических институтов и их сотрудников, 19 июля Шмидт прилетел в Казань. Уполномоченным по устройству эвакуированных учреждений в Казани от Президиума Академии наук был назначен глава казанской химической школы академик Александр Ерминингельдович Арбузов.