— видит бог.

Нам все равно тогда, что Вильнюс,

Что Таганрог.

А здесь прогрессу

Нет никакого. Злобный рок

Вновь тащит мокрую завесу

На наш зеленый бережок

Пожалуй, сяду за пиесу.

3 июля

Но тут приходят две девицы.

Мои моральные убийцы

(Из-под стола видать едва).

И лезут в нос, и в глаз, и в ухо,

И голосят навзрыд и глухо.

Что так бессмысленно и глупо

Идут их лучшие года.

И что подать сюда морожено,

А нет морожена — пирожено,

И все вообще, что нам положено

В расцвете наших юных лет:

Ну там клубнику-землянику,

И на ночь нам читайте книгу,

И в карты нас учите кингу,

И чтоб пельмени на обед!

Но главное — скорее к морю.

Туда, к простору и прибою.

Скорей! Оставим за кормою

И мамин глаз, и папин глас!

И пусть по воле Посейдона

Вода балтийская студена:

Она согреется от нас!

И я с убийцами не спорю.

Я собираю про запас

Фуфайки, кофты, полотенца.

Куда их зябнущие тельца

Я после моря заверну.

И вывожу их на дорогу,

И завожу их прямо в воду,

И, заведя, молюся богу.

Чтоб все они пошли ко дну.

Они пошли ко дну без риска:

Оно — тойсь дно — здесь слишком близко.

Стоят по пояс и вопят:

«Нам тёпло! Нам ужасно тёпло!»

Хоть бы одна из них утопла —

Нет, обе тащатся назад.

Волной толкаемые в зад.

А там, на берегу, маманя

Вся преисполнена вниманья:

Следит в пучинах роковых

Хотя б трусы своих родных.

Она уже в воображенье

Все наши брызги и движенья

Гораздо пуще нас самих

Перестрадала (на скамейке

В японской сидя душегрейке).

Но мы являемся пред нею,

Как бы сирены к Одиссею,

И говорит она тогда:

«Наташка, выпрямись, халда!»

И мы идем, довольны крайне,

И мы идем домой на Лайне,

Где в холодильнике пельмень,

Какую страстно поедаем,

И, засыпая, уповаем.

Что завтра будет ясный день.

Но завтра — та же дребедень.

Ввиду особого процессу.

Антициклона и вообще.

И я сажуся за пиесу.

Хотя опять сажусь вотще!

5 июля

Поскольку все во мне бунтует

Против сиденья взаперти!

Душа и ноги негодуют

И гневно требуют идти.

«Идем!» — «Куда?» — «Куда попало!

Налево, прямо ли, направо —

Идем!» — «Пожалуйста, идем». —

«Куда?» — «На бывший стадион».

Там, невзирая на осадки.

Тройным кольцом ряды, палатки.

Товары — хоз, и пром, и прод —

И прет народ невпроворот.

Там нынче ярмарка открыта:

Свобода спроса в рамках сбыта.

Сплошного торга толчея

И разжиганье аппетита

Запретной тенью дефицита:

Там, за кустами, шито-крыто.

Под сенью тусклого дождя —

Который сыплет, каплет, сеется

Вечор, и в ночь, и день-деньской

С такой унылостью тупой.

Что просто не на что надеяться

И остается принимать.

Как все, чего не отменить.

Но скажем к чести коллектива:

В ответ на эту хлябь небес

Вокруг — ну просто море пива.

Как наш земной противовес.

Под сигаретку и под пряники.

Из хрусталя, стекла, керамики,

На стуле, пне или завалинке,

Взасос, взахлеб или без паники —

Согласно всяк своей органике —

Кто до рубля, кто — догола,

А некоторые товарищи

Пьют стоя, прямо из горла

И в небо глядя — вызывающе!

Но там — одна сырая мгла

Висит и смотрит безучастно.

Как друг от друга и друг к другу

Народ кишит разнообразно.

Но в целом — движется по кругу,

Гуляет, с места не сходя.

Что так удобно для дождя.

И он вовсю кропит и мочит.

Он словно бы на каждом хочет

Оставить влажную печать

Сквозь все зонты, плащи и тенты.

Придуманные нами тщетно.

Чтобы его не замечать.

На всем, как тщательный добавок.

Наляпан косо мокрый след:

Убогий серый трафарет.

Как прейскуранты этих лавок.

(Давид!

Из наших лучших первых.

Певец осадков атмосферных!

Как написал он снегопад!

Как это дивное круженье

Тревожит нам воображенье

И завораживает взгляд!

И сколько музыки, и неги,

И грусти в этой ворожбе!..

Ну, кто — о падающем снеге.

Кто — о грозе. Я — о дожде.

О нем еще писала Белла,

Но то — совсем другое дело.)

Но вот указывает вектор

На «Индивидуальный сектор».

Не может быть. За мной! Бегом!

К свободным частникам! Уж там-то

Воспрянем, братцы, от стандарта

И знаков качества на нем!

Ну вот.

Уставлена аллея

Задами личных «жигулей».

На каждой заднице, пестрея.

Представлена галантерея

Отдельных лиц и их семей.

Ну вот:

Пластмассовые клипсы;

Почти не ношенные джинсы;

Почти не езженный кардан.

Ну вот:

Набор собак и гномов.

Артисты Чаплин и Леонов,

Рельефы полуголых дам —

Продукт подпольных лактионов.

Идет по многим городам.

Ну вот…

Вот спекулянт загнал кроссовки

Среди минутной потасовки.

Вот изумительные пуговки:

На них где личики, где буковки.

Опять пластмассовые клипсы.

Опять Леонов, как кретин.

Нет, братцы, это только эхо

Своих и западных витрин.

А мне одна нашлась утеха

В ряду свободных продавцов:

Огромная, как лапоть, вобла.

Была она при всем при том

Вполне — и как еще! — съедобна,

Жирна, упруга, как поповна,