ней. Марии даже в голову не могло прийти, что в этом автобусе, целиком занятом группой безмолвных женщин, начнется для нее абсурдная и незаслуженная ею драма, которая перевернет ее жизнь.

Уже в темноте и под нестихающим ливнем автобус въехал во двор какого-то огромного мрачного здания посреди природного парка. Женщина, которая вроде бы руководила остальными пассажирками, велела им вылезать, причем обращаясь к ним как к девчонкам-школьницам. А между тем это были взрослые тетки – и вид у них был изможденный и отсутствующий, и двигались они так, словно были не от мира сего. Последней выбралась наружу Мария, уже не обращая внимания на дождь, потому что и так промокла до нитки. Старшая отправила ее к остальным и скрылась в автобусе. Только тут Мария поняла, что женщины эти были душевнобольные, тихо помешанные, которых доставили сюда из какого-то другого города, и дело происходит в психиатрической клинике.

Когда вошли, Мария отделилась от группы и спросила служительницу, где телефон. Медицинская сестра вернула ее в строй, приговаривая ласково: «Здесь телефон, моя хорошая, здесь телефон». И вместе с другими Мария двинулась угрюмым коридором и оказалась в дортуаре, а сестры принялись указывать новоприбывшим, где чья кровать. Позабавленная этим недоразумением, Мария стала объяснять, что ее машина сломалась на шоссе и ей необходимо связаться с мужем, предупредить его. Сестра, делая вид, что внимательно слушает, вновь подвела ее к кровати, стала успокаивать: «Конечно-конечно, милочка, если будешь хорошо себя вести, сможешь позвонить куда захочешь. Но не сейчас, а утром».

Внезапно осознав, что попала в смертельный капкан, Мария опрометью выскочила из палаты. Но до дверей на улицу добежать не успела – ее перехватил здоровенный охранник, а двое других помогли ему натянуть на нее смирительную рубашку. Потом – поскольку она продолжала кричать – ей сделали укол снотворного. На следующий день, видя, что она не успокаивается, ее перевели в палату для буйных и подвергли мучительным процедурам – вроде обливания ледяной водой под сильным напором.

А муж Марии забеспокоился накануне ночью, после того, как убедился, что ни у кого из друзей ее нет. Брошенный и ободранный ворами автомобиль обнаружили наутро. Через две недели полиция закрыла дело об исчезновении, приняв версию, что Мария, разочаровавшись в своем кратком супружестве, убежала к другому.

К этому времени она хоть и не приспособилась к больничной жизни, но все же покорилась ему. Она по-прежнему не желала участвовать в играх на свежем воздухе, но ее к ним и не принуждали. В конце концов, рассудили врачи, все поначалу так себя ведут, а потом постепенно входят в жизнь этого сообщества. К третьему месяцу своего пребывания в клинике Марии удалось снискать расположение социального работника, и та согласилась передать весточку мужу.

И в следующую субботу тот пришел ее навестить. В комнате для посетителей директор клиники в доступных выражениях объяснил ему, в чем проявляется болезнь Марии и чем именно он может способствовать выздоровлению жены. И предупредил о ее навязчивой идее – непременно позвонить кому-то – и рассказал, как следует себя вести, чтобы не спровоцировать очередной приступ возбуждения. Главное для нее – покой.

Хотя муж старался неукоснительно выполнять эти рекомендации, первое свидание было ужасным. Мария во что бы то ни стало хотела уйти с ним, так что опять пришлось, как говорят психиатры, «ограничить» ее. Постепенно она становилась послушнее, и муж еженедельно навещал ее, каждый раз принося по фунту шоколадных конфет, пока врачи не сказали ему, что это – не лучшая передача, потому что Мария прибавляет в весе. После этого он приносил уже только розы.

5 мая 1981 года, «Эль Паис», Мадрид

Как грешные души

Прошло уже много лет с тех пор, как я впервые услышал историю про старого садовника, покончившего с собой в Финке-Вихии, красивом доме под высокими деревьями, стоявшем в предместье Гаваны, где почти постоянно жил писатель Эрнест Хемингуэй. И с тех пор слышу ее часто и в разнообразных версиях. По самой ходовой и распространенной, садовник пошел на такую крайность, когда ему дали расчет за то, что подстригал деревья вопреки хозяйской воле. Я надеялся, что подлинная история разъяснится в мемуарах Хемингуэя (если он писал их) или еще в каких-нибудь обнаружившихся посмертно материалах. Но таковых, судя по всему, не нашлось.

Впрочем, все варианты совпадают в том, что садовник, ухаживавший за участком еще прежде, чем писатель купил этот дом, исчез внезапно и без малейших объяснений. Через четверо суток по безошибочным приметам – хищным птицам, кружившим над колодцем, который снабжал питьевой водой Хемингуэя и его тогдашнюю жену, красавицу Марту Геллхорн, – на дне был обнаружен труп. Однако кубинский писатель Норберто Фуэнтес, скрупулезно исследовавший жизнь Хемингуэя в Гаване, недавно опубликовал иную и, судя по всему, более убедительную версию этой загадочной гибели. Ее поведал бывший управляющий, и в соответствии с ней воду оттуда брали не для бытовых нужд, а для бассейна. И хотя в нее регулярно добавляли дезинфицирующие таблетки, их явно не хватило бы, чтобы справиться с целым мертвым телом. Во всяком случае последняя версия опровергает предыдущую (и самую литературную), согласно которой супруги Хемингуэй пили воду из-под утопленника в течение трех дней. Передают, будто писатель сказал: «Никакой разницы мы не заметили – разве что вода показалась слаще».

Это одна из многих и многих захватывающих историй – написанных или изустных, – которые запечатлены навсегда, причем не в памяти, а в душе, и которыми полна жизнь всех и каждого. Я бы назвал их неприкаянными ду́хами литературы. Встречаются среди них жемчужины подлинной поэзии, которые я запомнил когда-то на лету, даже не задумавшись, кто их автор, – потому ли, что показалось, будто никогда не забудем его имя, или потому, что, услышав впервые, не осведомились, чьи они, а через какое-то время и сами не могли бы поручиться, что они нам не приснились. Без сомнения, самая из всех прелестная и самая известная – про новорожденного мышонка, который, впервые выйдя из норки, увидел летучую мышь и ошеломленно вскричал: «Мама! Я видел ангела!» Другая – истинная, но перекрывающая любой вымысел – про одного никарагуанского радиолюбителя, который на рассвете 22 декабря 1972 года пытался связаться с кем угодно, чтобы сообщить, что землетрясение уничтожило город Манагуа. Он бился целый час, покручивая ручку настройки, но из приемника доносились лишь астральное посвистывание, пока наконец коллега, глядевший на вещи более реалистично, не сказал ему: «Брось, все впустую, наверно, весь мир накрыло». Третья история