Здесь был строгий режим, здесь выживали только бывалые хищники. Остальные тихо прозябали, съеживались, существуя поодаль от сильных и наглых, тиранящих их. В их число входил и Федор. Только тут он понял, какая он тряпка и слабак. Он не умел грязно ругаться, не мог бить людей по лицу, а зарезанный им Булава казался всего лишь призраком из давнего привидевшегося кошмара, а ведь чего не натворишь во сне? Здесь же вся его миролюбивая беззлобная суть обнажилась, став понятной каждому. И каждый мог его пнуть и унизить. У него не было никаких уголовных навыков и бытовой смекалки, он был доверчив и глуп, беззащитен перед самыми незатейливыми кознями, и, кроме того, страшно боялся насилия как такового. Поскольку он, не скрываясь, крестился и частенько с отсутствующим видом бормотал себе под нос молитвы, зеки избрали ему кличку Монах. Кличка была не обидной, даже значительной и в этом ему повезло. Повезло и в другом: подельника Корягу поместили в ту же самую зону, где своей силой, бесстрашием и судимостью по дерзким статьям, тот сразу же оказался в почете у влиятельных уголовников, и надежная тень товарища снова укрыла его спасительным пологом, повысив шансы уцелеть в очередном закутке человеческой подлости, извращений и людоедства.

Коряга убеждал его сменить манеру поведения, и, в первую очередь, придать себе осанку, от которой за версту несет независимостью и пренебрежением к окружающим. Федор пробовал, но не смог. Получалось смешно и нелепо. Кроме осанки здесь требовалось иное: безразличие к чужой и к собственной боли, каменная очерствелость души, умение лгать и жить за счет ближнего. Но и это не спасало. Здесь не только сильный поедал слабого, сильных здесь тоже пожирали с не меньшим успехом.

Посыльный из «блатного» барака донес до него приказ Коряги: явиться к нему. Федор кивнул, содрогаясь от сложности предстоящего испытания. Ему придется пройти мимо отборных подонков, кучкующихся вороньими стаями на узкой аллейке, и этот поход будет тягостным, как пытка. Его наверняка поддразнят, попытаются втянуть в какой-нибудь скользкий разговор, а то и попросту навесят тумаков… Он живо представил себе тяжелые взгляды этих ублюдков, в которых таилась ненависть ко всему, в первую очередь — ко всему, что носило на себе отпечаток мира нормальных людей. И, тем не менее, этим убийцам и грабителям он в чем-то завидовал. Им нельзя было отказать в храбрости и решительности. Они сжились с насилием и чувствовали себя вольготно в его колючих лапах.

С высоко поднятой головой и с сердцем, готовым взорваться от страха, он начал свой путь сквозь уголовные джунгли. Что за испытания ожидают его, когда придется войти в пропахший самыми мрачными ужасами «блатной» барак? А вдруг, Коряге понадобится куда-то отлучиться, и он останется один на один с кодлой злобных, как хорьки, блатных? Эта мысль вызвала у него дурноту.

Однако все обошлось куда лучше, чем ему казалось. Коряга встретил его у входа, хлопнул по плечу, произнес бодро:

— Я вижу тебя реже, чем собственную задницу. И это плохо. Друзья должны держаться друг друга. И их надо иметь даже а аду. Вернее, там-то они больше всего и нужны. Так вот: я тут похлопотал насчет тебя, братва согласилась принять тебя дневальным на хату. Это не лучшая должность и карьера, но ты хотя бы будешь у меня под присмотром.

От такой новости у Федора отлегло на душе. Теперь он находился под покровительством блатной верхушки, числясь в ее прислуге, и становился неприкасаемым для мелкой, а потому особо злобной уголовной шушеры.

Свои новые обязанности порученца, уборщика и вестового он выполнял добросовестно и по-прежнему безропотно, в сторону чужих разговоров уха не вел, советовался исключительно с Корягой, чем заслужил к себе со стороны «черной» масти отношение ровное и снисходительное.

Началась жизнь с оттенком невероятной и этим пугающей безмятежности. Кошмары зоны съежились, отдалились, скрывшись до поры по ее темным потаенным углам. Теперь все решали выдержка, взвешенность поведения и слов, просчеты оплошностей. Опасность таилась в одном: в коварствах внезапно возникающих обстоятельств, от Федора независящих и схожих с капризами полета слепой пули…

В один из будних дней, когда бригады разъехались по рабочим объектам, в блатном бараке осталось трое: он, Коряга, и вор Жоржик — тощий субъект, с головы до ног расписанный синей чернильной вязью татуировок. Жоржик отсиживал пятый срок, хотя был «коронован» недавно. Его чванливости и позерству не виделось конца и края. В общении с зеками он постоянно ухмылялся и выпендривался, как кинозвезда перед телекамерой.

Коряга и Жоржик «косили» под занемогших: сегодня в зону, по договоренности с часовым на вышке, ожидался переброс через забор спирта и анаши. Дефицитная «дурь», помогавшая скоротать тягости срока, являла немалую ценность для братии. Федору вменялись обязанности связного между бараком и вышкой, откуда ожидался сигнал о «посылке», Коряга должен был упрятать наркотические ценности в надежный схрон, а Жоржик, согласно статусу, осуществлял общее руководство мероприятием.

Когда часовой, распялив ладонь, указал четырьмя пальцами время акции, троица скучковалась на углу барака в бездеятельном выжидании, вяло обсуждая детали предстоящих действий. Впустую предстояло провести еще три часа.

В этот момент и сработало подлейшее правило возникновения нежданных обстоятельств: распахнулась дверь контрольно-пропускного пункта, и в зону вальяжно, излучая лоснящимися мордами презрение и самодовольство, ступили двое ответственных лиц: местный «кум» — то бишь, оперуполномоченный в звании майора, и неизвестный полковник — видимо, представитель верхних иерархических кругов тюремной власти, прибывший сюда с инспекцией.

Коряга и Федор инстинктивно дернулись в сторону, но, углядев высокомерное спокойствие Жоржика, посчитавшего дрогнуть при виде ментов ниже своего достоинства, последовали примеру старшего, оставшись на месте.

Тем временем, взор полковника, углядевшего праздно притулившихся к стене барака зеков, озарился теплом и вниманием, как у грибника перед беспечно вылезшими из травы боровиками.

— А вы сказали ротному, что некому в казарму фанеру грузить… — нараспев поведал он майору. — Ну-ка, — поманил пальцем криминальное трио, — сюда, голубчики, поживее…

Жоржик, передернувшись от отвращения, подчинился команде. Коряга и Федор последовали за ним.

— Все трое — на выход к хозблоку, — распорядился полковник. — Потрудитесь на благо внутренних войск.

— Больные мы, — прохрипел Жоржик.

— Труд оздоравливает, — буркнул «кум».

Препираться с начальством в данной ситуации означало поставить на кон предстоящую операцию с контрабандой, а потому вор угрюмо, но согласно кивнул.

Прошли решетчатые двери пропускного пункта, где их ожидал заспанный, снятый из отдыхающей смены солдатик — долговязый, в роговых очках и в огромных сапогах не по размеру, волочащихся за ним, как арестантские гири.

— Сколько там этой гребаной фанеры? — проворчал Коряга.

— Управимся, — злобно обронил Жоржик.

Собственно, управляться с погрузкой массивных листов он предоставил сотоварищам, присев на верстак внутри складского помещения и принявшись чистить ногти обнаруженной под рукой щепочкой.