Главным звеном цепи переправки секретных изделий с военного склада в русское посольство осуществлял Серегин, благо, его контакты с дипломатами-шпионами безоговорочно благословляло ФБР.

Очередным подарком российской обороне от беспринципного Джона стал электронный чип хитрого авиационного боеприпаса, самонаводящегося на наземные цели. Согласно шифровке, чип надлежало уместить в багажник посольской машины, чей водитель, естественно — злодей из легальной резидентуры, запарковал бы свою машину на площадке у супермаркета, прикинувшись добросовестным покупателем.

Подручный шпиона, знакомый Серегину по прежним операциям нелегал, перехватил его в толпе, заполонившей магазин, шепнул на ухо:

— Все отменяется…

— Это… как?

— В страну прилетел русский президент, любая активность запрещена, отбой…

— Но товар уже в багажнике, — проронил Серегин. — И заложить его туда было непросто. Я бы назвал это цирковым номером.

— Уже?!. Так… что же делать?

— А о чем вы думали раньше?

— С тобой, коли и припрет, не свяжешься по мобильному, не понимаешь, что ли? А не приехать мы не могли, мало ли — что тебе в башку втемяшится? Какие сомнения… Решили пересечься на месте.

— Тогда — так… — промолвил Серегин, рассматривая снятую с витрину банку с анчоусами. — Вызовите эвакуатор. С таксофона, чтобы звонок не засекли. Дескать, сломалась машина, заберите ее, доставьте в посольство… А сам дипломат пускай туда на такси двигает, если чего — он ни при чем…

У партнера по профессии округлились глаза.

— Ты… это только сейчас придумал?

— Ну да…

— Ты гений, парень…

«Просто — вы — идиоты…»

Как стало Серегину известно позже, за эту операцию и личную находчивость офицер из резидентуры получил медаль и внеочередное звание, Олег же удовлетворился неофициальной благодарностью сквозь зубы от московского своего надзиралы. Ну, и некоторой толикой дензнаков, отсчитанных ему с пыхтением скрягой Джоном.

Разнообразны и рискованны были всякого рода поручения и игры на шпионском поприще, и летело время, отмеченное многими успехами, не затмившими, однако, провалы в жизни личной.

Вечером пошли с Аней поужинать в ресторан.

Она сидела напротив него — напряженная, с бледным лицом, и, чувствовалось, едва скрывала слезы.

— Что с тобой? — терпеливо вопросил он.

— Ничего… — улыбнулась она рассеянной улыбкой, и губы ее мелко дрогнули. Затем подняла на него залитые страданием глаза, произнесла: — Вот… наш прощальный ужин.

— В каком смысле? — поинтересовался он, хотя знал — в каком…

— Ну, у тебя же там другая женщина, — произнесла она и выставила руку вперед, поморщившись брезгливо на его протестующе раскрывшийся рот. — Олежек, прошу тебя, — добавила увещевающее, — не надо врать… Ты делаешь этим хуже прежде всего себе. Я не слепая, но даже если бы я была слепой, я бы все почувствовала и уяснила. Не мечись между двух огней. Ты уже привык к этой Америке, хотя не пойму, какое она дала тебе счастье… Или счастье для тебя — в постоянном движении в никуда? А может, в ней, в другой? Тогда — благословляю тебя.

Он молчал. И с каждой секундой этого молчания мучительно и пусто осознавал, что вот оно и все… Окончательно все. Или все-таки из последних сил изощриться во лжи, в уговорах и в заверениях? Но нет у него этих сил.

— И не звони мне больше, — произнесла она, вставая. — Помни: каждый твой звонок: боль для меня. Как удар хлыстом. Уж в этом меня пожалей.

И она ушла.

Некоторое время он сидел, словно в ступоре, потом отодвинул занавеску, чтобы если не окликнуть ее, то хотя бы увидеть в последний раз — уже навсегда уходящую из его жизни, и навсегда любимую и желанную, как он пронзительно понял это сейчас, но проход был пуст, а напротив, за большим столом в зале восседала какая-то сумрачная компания во всем черном, и отдаленно дошло: отмечают поминки…

Сутулый тип, качаясь из стороны в сторону, провозглашал, воздымая неверную рюмку водки:

— Хочу выпить за друга, рядом сидящего. Устроил всю эту похоронную канитель как по нотам, и поляну со скидкой накрыл, светлая, как говорится, ему память…

Друг пьяно и ошарашено покосился на него.

— Ты чего лепишь, дурик? — возмутилась дородная бабища в черной косынке. — Вообще… причем здесь какие-то, блин, друзья?

— А, да… — согласился сутулый. — Ну, а что до покойницы, пусть святые встретят честь по чести, оценят заслуги… Ну, всего ей желаю там: удачи, здоровья в личной жизни…

Серегин задернул шторку. Бред… И вся его жизнь бред!

На следующий день он улетел в Америку. И сразу же отправился к Элис.

— Привет, шпион! — с радостным хохотом бросилась она ему на шею. — Тебя не пытали в бетонных застенках КГБ?

— Обошлось, — невольно улыбнулся он.

— Ты уехал, я тоже взяла отпуск и — махнула в Лас-Вегас! — мечтательным тоном поведала она, а потом вдруг неожиданно посерьезнела и хлюпнула носом. — Олег! — произнесла торжественным тоном. — Я — грязная сука. Я встретила там парня…

— И?.. — продолжил Серегин, невольно похолодев и подобравшись.

— Так распорядилась жизнь, — уже буднично прибавила она. — Он такой… широкий! Он — вице-президент «Кока-колы»! Он подарил мне «Ягуар», и мы там обвенчались…. Он дает мне пять миллионов за гарантию брака… Дорогой, ты должен меня понять! Но, что касается поручений правительства, мы также можем встречаться, и…

— В общем, тебе очень жаль… — резюмировал Серегин.

— Мне очень жаль! — горестным тоном подтвердила Элис. При этом она была совершенно и безукоризненно безыскусна.

И как он не разглядел в ней обычную американскую куклу…

Да, вот уж всучила ему судьба «куклу», так «куклу»… И — поделом! Он же привык к русским женщинам — безоглядно преданным, искренним, мучающимся… И одухотворил с детства знакомыми образами всего лишь идеальное тело…

«Хочешь иметь идеальное тело? — вспомнилась реприза циника Джона. — Пятьсот долларов, и всю ночь оно будет твоим…»

Через неделю он снова вылетел в Москву по срочному вызову куратора. На встрече с ним Серегину представили молодого человека лет тридцати с приятным открытым лицом.

— Леонид, — протянул тот сухую крепкую руку.

— Вам предстоит познакомиться ближе, — последовала директива из-за плеча. — Леонид отныне — как бы ваш новый «шеф». По возвращении в Штаты вы доложите офицерам свои первые впечатления о нем. Ваши впечатления мы составили в письменном виде, ознакомьтесь.

— Начинается большое дело? — хмуро догадался Серегин.

— Именно…

В тюрьме Федору было куда легче, чем в зоне. В тесноте камеры всегда оказывался уголок, где можно было, отрешившись от всего, спокойно сидеть и читать какую-нибудь книгу, отвлекаясь лишь на прогулки по двору или вызовами к следователю. Здесь же, за серым дощатым забором, на огромной территории, буквально бурлила жизнь, в которой зеки пользовались практически никем не контролируемой свободой. Люди передвигались по обширной территории как им того желалось и занимались, чем хотели: качались на турниках, играли в волейбол, просто слонялись из барака в барак, курили под навесами крыш. Насилию, которое совершалось здесь постоянно и походя, никто не придавал особого значения. Контролеры не очень-то влезали во взаимоотношения мужчин в черных спецовках с бирками, а стоящим на вышках часовым и вовсе было плевать с высоты своего положения на то, что творилось внизу. Впрочем, сцены драк их немало занимали, и порой они с хохотом и с поощрительными матюгами их комментировали.