Поработаем вместе». Он добавляет эмодзи с лицом очкарика, и Лео непроизвольно улыбается.

«Ок, — отвечает она. — Скоро буду».

Ист присылает реакцию в виде поднятого большого пальца. Лео оставляет записку маме — та отлучилась в магазин, — и запрыгивает на велосипед. Ист живет всего в десяти минутах езды. Дверь открывает его отец. Он выглядит лучше, чем тогда, на похоронах, при виде Лео на его лице расцветает улыбка, и Лео с трудом подавляет желание обнять его за пояс.

— Здравствуй, Лео, — говорит он. — Истон предупредил, что ты заедешь в гости. Он наверху, в своей комнате, над чем-то колдует. Как дела? Как родители?

Лео понимает, что честный ответ ему не нужен, но, с другой стороны, это не та ситуация, когда радостное «О, у нас все чудесно!» прозвучит убедительно. За последний месяц Лео приобрела большой опыт в том, как надо отвечать на самые невинные вопросы.

Она молча пожимает плечами, отец Иста кивает и жестом приглашает ее пройти наверх. Она ставит ногу на первую ступеньку, и до нее вдруг доходит: пожалуй, этот человек как никто другой понимает, почему неопределенный ответ порой самый лучший.

— А как ваши дела? — интересуется она, в основном чтобы не показаться грубой.

— Неплохо, — отвечает он. — Ист много трудится над портфолио для заявки в колледж. Наверное, и сейчас этим занят. Я постоянно говорю ему, что мама невероятно гордилась бы его работами, — прибавляет он с легкой улыбкой, и Лео невольно замечает, что глаза у него все равно остаются печальными, точно все эти добрые слова призваны поддержать Иста на плаву, не дать ему утонуть во всем остальном.

Ист сидит за письменным столом перед экраном огромного монитора, массивные наушники спущены на шею.

— Привет, — говорит он. — Я ждал тебя, но не слышал, как ты пришла. Тебя отец впустил?

— Да, — кивает Лео. В комнате парня она впервые (за исключением комнаты двоюродного брата, Томаса, но это точно не считается) и теперь озирается, пытаясь сообразить, куда встать, сесть, куда поставить рюкзак. Не легче ей и от мысли о том, что Нина была не только в этой комнате, но и, возможно, в постели Иста.

— Брось там где-нибудь. — Ист неопределенно машет рукой.

Из-за того, что окна выходят на деревья, растущие на заднем дворе, Лео кажется, будто она попала в дом на дереве. Она осторожно ставит рюкзак на пол возле кровати. Ист застилает кровать, отмечает она, и это наблюдение почему-то доставляет ей удовольствие. Она и сама не знает почему.

— Как продвигается? — спрашивает Лео, осторожно присаживаясь на краешек матраса.

— Жесть как тяжело, но я безумно рад снова видеть ее лицо. А у тебя?

— Так же. Никак не получается написать о ней так, чтобы она выглядела собой, понимаешь? — Лео обкусывает воспаленную кутикулу, игнорируя Нинин голос в голове, который осуждает ее отвратительную привычку грызть ногти. — Я очень стараюсь, но чего-то не хватает.

Стены в комнате Иста увешаны фотографиями в рамках. Все фото черно-белые и явно сделаны профессионалом.

— Это твоя мама снимала? — Лео встает, чтобы получше разглядеть одну из фотографий: Ист и его старший брат, засунув пальцы в рот, корчат смешные рожицы, лица счастливые и дурашливые — такими им уже не быть. В нижнем углу на каждом фото — подпись мелким шрифтом: Слоун Истон.

Ист кивает:

— Да, это всё ее работы. Стена вдохновения, так сказать. — Он откидывается на спинку кресла. — Прочтешь мне, что написала?

Лео несколько секунд молчит, после смущенно улыбается.

— Может, я лучше сброшу тебе на почту и ты сам прочтешь?

— Не-а, — расплывается в улыбке Ист. — Считай, это репетиция перед завтрашним выступлением.

Лео закатывает глаза — в основном потому, что Ист прав, — потом расчехляет ноутбук.

— Ладно, — соглашается она. — Но если написано паршиво, ты честно мне об этом скажешь.

— Не волнуйся, если написано паршиво, я честно тебе об этом скажу.

— Или если чересчур длинно.

— Понял.

— Или слишком коротко.

— Лео.

— Или если бы Нине это не понравилось.

— Думаешь, ты бы не поняла?

Ист прав.

Лео выпрямляет спину — отводит назад плечи, как всегда велит делать мама, — начинает говорить и произносит больше слов, чем за прошедшие тридцать три дня.

— Многие из вас знали мою сестру Нину. Наверное потому, что она всегда делала так, чтобы вы знали ее саму, знали, чем она занята, куда идет, что любит и чего не любит. Нина ничего не скрывала, не стеснялась быть собой. А больше всего я любила в моей сестре то, что рядом с ней ты ощущал, что тоже можешь быть самим собой. Нина, словно призма, пропускала через себя свет любого человека, показывала каждую грань твоего таланта, всё, что делало тебя особенным. Рядом с ней даже я, противная младшая сестра, чувствовала себя особенной.

Пожалуй, самый большой комплимент, который я могу ей сделать, вот какой: наш пес Денвер любил ее больше всех. Я любила ее больше всех. В ночь своей смерти она сказала мне, что этот год нам обязательно запомнится. Да, она сказала это с сарказмом, чтобы меня рассмешить, и все же не ошиблась. Только запомнится мне этот год не так, как я ожидала. Я думала, это будет последний год, когда мы с сестрой вместе ходим в школу, живем под одной крышей, и, видимо, я не была готова к тому, что это закончится. Я не знала, что лишусь всего этого вот так.

Нина погибла в страшной автокатастрофе, но я от всего сердца надеюсь, что мы запомним ее живой. В нашей семьей Нина была компасом, штурвалом, Полярной звездой. Она прокладывала курс, задавала направление, всегда двигалась вперед. Знаю, мы постараемся не сбиться с пути и в ее отсутствие, но берег, к которому мы причалим, уже не будет прежним. Больше ничего не будет как прежде, неизменно лишь одно: я люблю и всегда буду любить Нину.

Умолкнув, Лео замечает, что у нее трясутся руки, но гораздо сильнее ее пугает потрясенное выражение лица Иста.

— Что, все настолько плохо?

Ист часто-часто моргает, затем прокашливается.