«Автозаводская», «Новокузнецкая», «Павелецкая». Впрочем, чему же тут удивляться? Родина думала о завтрашнем дне, о благе людей. Может быть, это привычное занятие — стройка — и вселило в строителей метро спокойствие и сосредоточенность, которые позволили, как выразился Андрей Семеныч, за два-три месяца «втянуться в войну».

Легко ли? Проходка подземных пластов — само собой. А еще подготовка к зиме, ремонт жилья, добыча торфа и угля в подмосковных бассейнах, строительство оборонных объектов и многое, многое другое. Десятки заводов и фабрик страны работали на Метрострой. Но теперь часть из них была отрезана от Москвы.

Можно представить, какая тяжесть легла на плечи Андрея Семеныча, бывшего тогда заместителем начальника Метростроя по материально-техническому обеспечению…

Не оттого ли он вдруг умолк, замкнулся, словно пытаясь мысленно объять пережитое.

— М-да… ну вот, значит, так…

Нервно сцепив пальцы, поглядывал в слепящее весенним солнцем окно, за которым журчали ручьи; паузы между фразами затягивались, и слова — будто капель с подмерзающей сосульки. Но в каждой капле, если вглядеться, жил сложный, удивительный мир войны и работы.

— Знаете, — неожиданно засмеялся Андрей Семеныч, — мы ведь и Дворец культуры тогда воздвигли. — Он так и сказал: «воздвигли», как бы подчеркивая значительность события. — Видели там свод с ярчайшей росписью? Так вот, для женских фигур художникам позировали наши девчата-маляры.

Но как же все-таки умудрялись метростроевцы не сбавлять темпов проходки в оборонявшейся Москве?

Работа под землей и в мирное время не сахар: юрские глины, плывуны, крепкие, как железо, известняки — отбойным молотком не возьмешь, только взрывчаткой. Кессонами отжимай воды, наклонную шахту заморозь, не то — обвал. А людей стало меньше, ушли на фронт.

И тогда оставшиеся, решив работать по-фронтовому, совершили, казалось, невозможное. Они ускорили щитовую проходку. Сидя на голодном пайке, механизировали тяжелые операции, придумав погрузочные машины и десятки других мелких новшеств, облегчающих труд. Шоферы, возившие бетон, вместо привычных семи ездок за смену стали делать по двадцать. Штукатуры, тратившие на отделку тоннеля шестьдесят дней, сократили время до десяти. Комсомольцы Покровской линии, узнав про затор на мраморных работах, спешно, на ходу, подучились и повели отделку.

Возникла проблема с эскалаторами…

Тут Андрей Семеныч молча развернул и с какой-то даже нежностью разгладил на столе пожелтевший от времени лист газеты «Ударник Метростроя» с отчеркнутым абзацем в статье начальника Метростроя М. А. Самодурова.

«…Нужны были огромное организаторское мастерство, большевистская настойчивость, энергия, инициатива, чтобы в условиях военного времени за короткий срок выпустить 18 эскалаторов. В этой работе приняли участие 53 московских предприятия…»

— А как же все-таки с материально-технической базой? На этот раз пауза затянулась дольше обычного.

— Что там говорить… Да и не расскажешь всего. Страна по-прежнему давала нам лес, цемент, металл, но вот, скажем, тюбинги… Они шли с Украины, а тут юг в оккупации. У меня, правда, крупный запасец был. Сколько я из-за этого запасца выговоров получил в свое время. А не зря берег… И не я один. У директора завода тоже задел оказался. Мраморные плиты, готовые, отшлифованные, хватило на шесть станций.

— А когда вышел ваш запасец?

Андрей Семеныч покачал головой.

— Знаете, мы не волшебники, — произнес он уже иным, наставительным тоном. — Учтите главное. Мы постоянно ощущали поддержку МК и МГК. К метростроевцам там, по-моему, питали особую слабость. Ну и то сказать — народ у нас был великолепный, мастера! Да, так вот — о тюбингах…

К тому времени, когда кончился запас тюбингов, был освобожден Днепропетровск. Завод лежал в развалинах, цех тюбингов разрушен, однако было уже дано указание из Москвы — за восстановление цеха взялась железнодорожная часть. Весьма чутко отнеслись к хлопотам Чеснокова в обкоме партии, увеличив рабочим хлебный паек. Да и люди принялись за дело с небывалым энтузиазмом, будто мстили немцам за их варварство. Ровно через три недели цех выдал первую продукцию!

— В Москве даже не поверили, получив мою телеграмму. Попросили подтвердить…

Война настроила всех — от мала до велика — на какой-то особый лад. Служебный кабинет с раскладушкой и умывальником стал домом, люди отрешились от устоявшихся привычек, потребностей, превратились в солдат трудового фронта…

Однажды в полночь на столе Андрея Семеныча затрещал телефон.

Ведавший монтажом инженер Гастеев доложил, что для завершения работ на Замоскворецком радиусе не хватает ста километров кабеля.

— То есть как… — У Чеснокова даже похолодело внутри. — О чем же вы раньше думали?.. — спросил он хрипло.

И самому стало страшно от этой внезапно наступившей тишины.

Была ли здесь чья-то оплошка, или кабеля с самого начала недобрали — раздумывать было поздно. Дисциплина военного времени сурова, ответственность велика.

— Виноват, — только и вымолвил Гастеев, — готов нести любое наказание.

— Смелый вы человек, — все так же тихо произнес Чесноков, накаляясь против собственной воли, потому что уважал Гастеева как хорошего работника. — Но мне с вашим наказанием чай не пить! Мне нужен кабель, вот и думайте!

И положил трубку.

Постепенно, как это бывало не раз, приходило спокойствие. Еще ничем не объяснимое, вызревавшее из привычной убежденности, что безвыходных положений не бывает: не в пустыне живем. Только без паники, взять себя в руки, прикинуть…

Он уже потянулся было к телефону, чтобы вызвать начальника электромеханических устройств Николая Владимировича Церковницкого, как в дверь постучали, и тот сам вырос на пороге — высокий, подтянутый, чисто выбритый, он всегда брился ночью, чтобы сэкономить утреннее время. Весело тряхнув белокурым чубом, присел у стола.

— Все знаю, — упредил он рассерженный жест Чеснокова. — Гастеев мне звонил.

— Не вижу в этом ничего приятного, — буркнул Чесноков, не сводя глаз с гладких щек Церковницкого. Еще подумал, поморщась: «Неужто одеколоном мажется? Ну конечно, у него воз полегче моего. Хотя…»

Николай Владимирович Церковницкий слыл человеком неугомонным и вездесущим. За полгода до пуска станции он уже подгонял электриков, указывая на возможные узкие места, тормошил начальство, критиковал на собраниях «резинщиков» с Мытищинского вагоностроительного, подкрепляя свои слова статьями в многотиражке. Ему говорили: «Им статья как слону дробина. Не наш ведь завод». — «Что значит — не наш? — вскипал Церковницкий. — Советская власть одна!»

И не зря Андрей Семеныч, раздумывая, к кому бы обратиться за советом, вспомнил о Николае Владимировиче.

— Кто может помочь?

— Мосэнерго, — коротко изрек Николай Владимирович, когда-то работавший в этом учреждении. — У них есть кабель… Должен быть!

— Думаешь, дадут?

— Уверен, но без поддержки МГК не обойтись…

Утром кабель был получен. Так была решена проблема. Одна из многих.

И зря я вначале поражался быстрым темпам проходки метро в условиях войны. Ведь какие люди работали под землей!

— Вот, скажем, Костя Овчинников! Вы бы видели его! — взволнованно заговорил Чесноков. — Богатырь! Волжанин! Таких работников я больше не встречал. Ну, правда, резковат