– На чем он ехал?

– Машины не заметил.

– Значит, пешком?

– Похоже на то.

– Куда пошел, когда вышел отсюда?

– Не знаю, – сказал Хэнк. – Не обратил внимания.

– Не ври. Что он говорил?

Хэнк посмотрел на витрину с газировкой, где парень стоял и пил рутбир.

– Упомянул что-то про старый дом, где жил раньше, вот и все.

Бодекер убрал пистолет в кобуру.

– Видишь? И чего тут сложного? – он двинулся к двери. – Однажды из тебя получится хороший стукач.

Хэнк смотрел, как Бодекер садится в машину и выезжает на Блэк-Ран-роуд. Уперся обеими руками в стойку и склонил голову. За спиной – тихо, будто шепотом, – радиоведущий завел очередную заявку слушателей.

Поднявшись на плоскую вершину холма, Эрвин двинулся на юг. Теперь на опушке подлесок был гуще, но уже через пару минут он нашел оленью тропу, которой ходил с отцом к молельному бревну. Завидел металлическую крышу сарая и ускорил шаг. Дома не было, как и говорил продавец. Эрвин поставил сумку и вошел в том месте, где когда-то была задняя дверь. Прошел через кухню и по коридору в комнату, где умерла мать. Разворошил черные угли и головни, надеясь найти что-нибудь из ее вещей или из своих маленьких сокровищ, которые хранил на подоконнике в спальне. Но не сохранилось ничего – только ржавая дверная ручка да воспоминания. В одном углу каменного фундамента ровным рядком стояли пустые пивные бутылки – кто-то коротал здесь вечер.

От сарая остался один скелет. Деревянную обшивку ободрали. Крыша местами проржавела насквозь, красная краска выцвела и слезла из-за погоды. Эрвин вошел внутрь, чтобы укрыться от солнца, и в углу увидел кормовое ведро, в котором Уиллард когда-то носил свою драгоценную кровь. Эрвин перенес его поближе ко входу и пообедал, сидя на нем, как на стуле. Смотрел, как в небе лениво нарезает круги краснохвостый сарыч. Потом достал фотографию женщины с мертвецом. И зачем люди такое делают? И как же, снова удивился он, она промахнулась, если была не больше чем в полутора-двух метрах? В тишине услышал голос отца: «Это знак, сынок. Не прозевай его». Убрал фотографию в карман и спрятал ведро за снопом заплесневелого сена. Потом снова тронулся через поле.

Опять отыскал оленью тропу и скоро добрался до полянки, на которой так трудился Уиллард. Теперь она почти полностью заросла подлесником и диким папоротником, но молельное бревно было на месте. Стояли и пять крестов, в темно-красных потеках от ржавых гвоздей. Другие четыре лежали на земле, вокруг кучерявились оранжевые цветочки кампсиса. Сердце на секунду застыло, когда он увидел останки собаки, все еще висящие на самом первом кресте, что поставил отец. Эрвин прислонился к дереву, вспоминая дни до смерти матери, как Уиллард изо всех сил хотел, чтобы она жила. Ради нее он сделал бы все; ну а кровь, вонь, жара, насекомые – да хуй с ними! Все, сказал себе Эрвин. И вдруг, снова оказавшись в отцовском храме, осознал: Уилларду нужно было отправиться вслед за Шарлоттой, чтобы присматривать за ней и там. Все эти годы Эрвин презирал его за то, что он сделал, – будто отцу было плевать, что станется с сыном после ее смерти. Потом Эрвин вспомнил поездку с кладбища, как Уиллард говорил: надо бы съездить к Эмме в Коул-Крик. Раньше Эрвину это не приходило в голову, но ведь отец не умел иначе сказать слова прощания и выразить свое сожаление. «Может, поживешь у нее, – говорил в тот день Уиллард. – Тебе там понравится».

Он смахнул две-три слезинки и поставил спортивную сумку на бревно, потом обошел поляну и встал на колени у креста с собакой. Отодвинул палые листья. Череп наполовину ушел в суглинок, но между пустых глазниц еще виднелась маленькая дырочка от выстрела из винтовки 22-го калибра. Он нашел заплесневелый ошейник, клочок волос, приставший к коже вокруг ржавой металлической пряжки. «Ты был хорошим псом, Джек», – сказал Эрвин. Собрал все останки на земле, какие нашел, – тонкие ребра, бедра, одну лапу – и оторвал хрупкие кусочки, еще державшиеся на кресте. Бережно сложил в небольшую кучку. Острым концом ветки и голыми руками выкопал яму во влажной черной почве у основания креста. Углубился на полметра, аккуратно разложил все на дне могилы. Потом вернулся к сумке, достал картину с распятьем, которую забрал в мотеле, и повесил на один из гвоздей на кресте.

Обойдя бревно с другой стороны, встал на колени на том самом месте, где когда-то молился бок о бок с отцом. Достал из джинсов «Люгер» и положил на бревно. Воздух был густым и мертвым от жары и влажности. Эрвин взглянул на Иисуса, висящего на кресте, и закрыл глаза. Попытался изо всех сил представить Бога, но мысли разбредались. Наконец сдался и обнаружил, что проще представить, как на него сверху смотрят родители. Казалось, словно вся жизнь, все его слова или дела подводили к этому моменту: остаться наконец наедине с призраками детства. Он начал молиться – впервые со смерти матери. «Скажи, что мне делать», – прошептал он несколько раз. Через пару минут с пригорка позади вдруг пахнуло ветром, и редкие кости, еще висящие на деревьях, застучали друг о друга, как китайские колокольчики.

Бодекер свернул на грунтовку, ведущую к дому, где жили Расселы, и его машину легонько затрясло в колеях. Он взвел револьвер и положил рядом на сиденье. Медленно подминал хлипкие деревца и высокие кусты мелколепестника, остановившись в пятидесяти метрах от места, где раньше стоял дом. Теперь среди стеблей джонсоновой травы виднелся только кирпичный фундамент. То немногое, что осталось от сарая, было в сорока метрах слева. Может, купить этот участок, когда закончится весь дурдом, подумал он. Построить новый дом, посадить сад. А гребаным шерифом пускай себе будет Мэтьюс. Флоренс это понравится. Вечно она волнуется, жена-то. Он достал из-под сиденья пинту, сделал глоток. Надо будет что-нибудь придумать с Татером, но это уже ерунда.

С другой стороны, мальчишка Расселов – самое то, чтобы выиграть на следующих выборах. У человека, который убил священника за то, что тот потрахивал девок, явно не все дома, что бы там ни затирал этот сельский коп из Западной Виргинии. Будет легко выставить пиздюка хладнокровным маньяком; ну а народ всегда голосует за героя. Он сделал еще глоток и засунул под сиденье. «Об этом подумаем потом», – произнес Бодекер вслух. Прямо сейчас у него на руках была работа. Даже если он не будет опять баллотироваться, Ли не мог вынести мысли, что все узнают правду о Сэнди. Он и сам не мог словами описать, что она вытворяла на некоторых снимках.

Выйдя из машины, он убрал револьвер в кобуру и взял с заднего сиденья дробовик. Шляпу бросил на переднее. В животе урчало от похмелья, и чувствовал он себя как говно. Щелкнул предохранителем на дробовике и медленно тронулся по подъездной дорожке. Несколько раз останавливался и прислушивался, потом шел дальше. Было тихо, только чирикала пара птиц. У сарая постоял в теньке, оглядел лес за остатками дома. Облизал губы и пожалел, что не прихватил еще выпить. Над головой пролетела оса, он сбил ее ладонью и раздавил каблуком. Через несколько минут двинулся через поле, держась деревьев. Шагал по засохшему молочаю, крапиве и лопухам. Пытался восстановить в памяти, далеко ли пришлось идти за мальчишкой в ту ночь, когда они нашли тропинку к месту, где истек кровью его отец. Оглянулся на сарай, но вспомнить не удалось. Надо было взять с собой Хаузера, подумал он. Этот засранец – любитель поохотиться.