Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только не оборачивайся, не оборачивайся, забудь, забудь, забудь. И когда на мгновение забываю – он подходит, рядом садится в траву, локоть на колено, в зубах стебелек.
– Айда к реке.
Я молчу.
– Давай. Отмоем всю эту красоту с твоего лица.
– А тебе-то что? – говорю.
– Хочу увидеть тебя еще раз. Может быть, в последний раз.
И ладонью провел по своей бритой макушке.
Как наждаком по сердцу. И – все… Все.
– Когда? – спрашиваю тихо.
– В любой момент. Хоть завтра.
– И куда?
– Не знаю, мне все равно, где чертей валить, – он прицелился пальцем в костер, – пыщ, пыщ! – и засмеялся.
– Но ты ведь вернешься?
– Хаз йо! К тому времени ты обо мне забудешь!
Я знала: никогда, никогда его не забуду, – и он это знал, в его дразнящем тоне было столько беспечной самоуверенности, что я назло согласилась:
– Да.
Его лицо обиженно вытянулось:
– Ну, тогда и я о тебе.
– Ну, и прекрасно, – сказала я.
Он выплюнул травинку:
– Переживать не буду.
– О чем?
– Ни о чем.
– И я.
– Что – ты?
– Так же, как и ты.
Он поднял бровь и, подумав, усмехнулся:
– Ты что, на меня злишься?
– Я? С чего бы это?
– Вот и мне интересно, с чего бы.
– Спроси у своей Оленьки.
– Она не моя.
– Как грустно, – ехидно сказала я.
Тимур засмеялся:
– Стой. Ты что, ревнуешь?
– Вот еще. Ни капельки.
– Ты ревнуешь!
Я отворачиваюсь, он заглядывает мне в лицо, щурится в ласковой улыбке, шепчет:
– Я дурак, да? Ну, хочешь, побей меня?
У костра травят байки, жарят хлеб и орехи – сквозь едкий дым разносятся волшебные ароматы.
– А то был случай, – рассказывает кто-то, вертя прутиком в углях и разгоняя искры. – Купила баба у цыганки помаду на черном рынке. Мазалась ей каждый день, мазалась, вымазала всю – а на дне записка: «у тебя рак!».
Девчонки ахнули.
– Ерунда, – говорит какая-то скептически. – Этой байке сто лет в обед. А вот реальный случай: на двенадцатом автобусе ехал солдатик – и вдруг упал. Замертво. Что такое, почему? Паника! И только одна старушка заметила, как из автобуса на той остановке вышел иностранный человек с зонтиком.
– А зонтик был ядовитый?! – закричали проницательно со всех сторон.
– Так что? Да или нет? – шепчет Тимур близко-близко. – Скажи да. Ну! Смотри, какая ночь! Какое небо! Что там твоя тучка-запятая.
Сердце заколотилось. Моя тучка-запятая…
– Ты ее помнишь?
– А то! И никогда не забуду… – он накрывает ладонью мою руку. – Ну, что? Да? Да?
Я поднимаю глаза, гляжу на него и не могу наглядеться.
Он подмигивает, щелкая языком.
– Эй, кохры! – свистит. – Хватит жрать! Айда к реке!
Многие только этого и ждут – все пиво выпито, все пляски сплясаны, все сказки сказаны. От костра десятиклассников доносятся голоса:
– Купаться! Купаться! Кто идет купаться?
Наши тоже приходят в движение, обсуждают, спорят: кому идти, кому остаться дежурить у костра, или нафиг его, этот костер, залить и пойти всем скопом.
Только Юрочка Базлаев сидит, словно каменный, зло глядя в огонь – ноги крест-накрест, локти в колени упер, плечи ссутулены, длинные волосы свисают по краям лица, а по лицу ходят мрачные багряные отсветы.
– До Троицы купаться нельзя, – вдруг заявляет он громко, не меняя позы.
– Кто сказал?
– Я сказал. Мы никуда не идем.
– Да ну! Ты чего! – кричат ему, ноют. – Это ж только в русалью неделю нельзя! Всегда на Николу купаются, это ж Травный день, водосвятие!
– Мы все остаемся здесь. А ты, – кивает он Тимуру, – вали к своим.
Тимур удивленно хмыкнул.
– Ладно, – и ко мне повернулся. – Пойдем?
– Дерюгина, сидеть! – рявкнул Юрочка менторским тоном.
А я и так сижу, даже шелохнуться не успела… Но тут уж назло ему захотелось встать и уйти. В толпе притихли, недоуменно посмеиваются: что такое?
– Это твой батяня? – спрашивает меня Тимур, а сам на Юрочку весело косит. – Грозный какой.
– Грозный, как жук навозный, – вырвалось у меня.
– Девица, уста свои прихлопни, – важно и холодно цедит Юрочка.
– А то что? – говорю. – Нет у тебя надо мной управы.
– Будет. На всех найдем управу.
Тимур не выдержал, рассмеялся:
– Да чо ты пылишь? Что тебе не так, хобяка ты долговязая?
– Мне что не так? Мне все так, – сказал Юрочка, сосредоточено ломая в пальцах веточки хвороста. – А вот тебе сейчас будет не так.
Пауза. Тимур, прищурив глаз, насмешливо прочистил ухо мизинцем:
– Комар пищит – в ушах трещит.
– Ты оглох? – Юрочка встал и шагнул через костер. – Так по губам читай. Вали отсюда. Иди своих девок портить, а наших не замай.
Тимур изумленно огляделся.
– Я кого-то испортил? – развел он руками. – У вас по этой части свои мастера имеются.
Теперь уже встал Воропай – горбато, держась за плеть в сапоге. И, как чертик на пружинке, тут же вскочил Цыганок, азартно и жадно озираясь.
– Эй, ребзя, не бурси, – благодушно сказал Тимур. – Или зубам во рту тесно?
– Пересчитаем? – хмуро предложил Воропай.
Тимур вздохнул, поднялся – весь расслабленный, ленивый, – и сразу стало видно, насколько он крупнее и взрослее каждого из них.
– Ладно, – говорит. – Вы все вместе хотите или по очереди?
Они немного растерялись: вроде бы что так, что сяк – а как-то все неравно выходит. Заминка. Стоят, пыхтят, переглядываются, в уме считают. И тут как раз зашумели другие голоса – десятый класс потянулся мимо нас к речке.
– Эй, Тимоха! – зовут. – Верясов! Где ты там? Идешь, нет?
– Сейчас! – откликнулся Тимур и солнечно улыбнулся Базлаеву, Воропаю и Цыганку: мол, или, может, мне их сюда подозвать? А? Как вам такой математический расклад для уравнения?
Юрочка вяло говорит своим:
– Связываться еще с ним, больно надо. К тому же он теперь армии принадлежит. Мы же не будем портить государственное имущество? Да, пацаны?