«Пора уходить…» — решил он.

Осторожно, не привлекая внимания, он отступил назад и уже собрался идти вслед за бойцами, как услыхал выше себя тихий хруст ломающегося кустарника и стук обсыпающихся камешков. Он замер, вжался грудью в откос и выглянул наверх. Всего в нескольких метрах от него, перед самым поворотом, по бугру полз душман. Он пробирался почти по самой кромке и уже прополз дальше вперед, устроившись в ложбинке между нагромождением мелких камней. Скорее всего, он видел возвращавшихся из своей чертовой засады Казьмина и Пучкова, поэтому и прополз гораздо дальше по направлению к подорванной БМП. Он не заметил Леху, скрытого за нависающим над ним карнизом из корней кустарника и пожухлой травы. Быстро растолкав ногами мешавшие ему камни, душман устроился поудобней, отложил в сторону карабин с оптическим прицелом, слегка приподнялся на локтях и посмотрел в сторону стоявшей на дороге техники. Он уже обернулся в направлении своих, собираясь подать им знак, но в этот момент увидел в упор смотрящий на него снизу ствол Лехиного автомата. На мгновение молодое чернобородое лицо застыло. В его глазах было точно такое же недоумение и растерянность, как и у солдат после подрыва на мине бойца еще в самом начале их пути. Скрытно подползая на брюхе к своей последней огневой позиции, он готовился убивать этих шурави, но не был готов умереть сам именно в эту секунду…

Энергия короткой автоматной очереди, бросившей душмана на спину, дробно ударила в Лехино плечо плохо прижатым прикладом. Не пригибаясь и не прячась, он побежал к своим по краю дороги.

С верха горы бородатые сразу же открыли огонь. Пули прыгали по кромке бугра и всхлипывали в дорожной грязи. Леха бежал, глядя себе под ноги. Ему казалось, что если сейчас он поднимет глаза, то обязательно притянет к себе острый раскаленный сердечник, покинувший канал вороненого ствола.

«Слева, вверх, направо…» — успело мелькнуть в мозгу.

Сзади из-за поворота саданула длинная очередь. С его головы сорвалась шапка, а левая рука больно дернулась вперед от сильного удара. Споткнувшись, он отлетел к придорожному откосу, свалился в дождевую промоину и пополз по ней к ближайшему камню, загребая в бушлат холодную глинистую жижу. Очаг жгучей боли пульсировал над локтем. Рука действовала, но стала тяжелой. Пальцы словно налились горячим свинцом, и казалось, вот-вот полопаются, как мундир на переваренной картошке.

Окружающее пространство моментально утонуло в ливне огненных струй. Сотни невидимых злых метеоров с воем носились по небольшому клочку земли в поисках жертвы. Они истерично визжали, не находя вожделенной мягкости человеческой плоти, ударяясь о камни, дорогу и броню. Воздух стал густым, непрозрачным и оглушительным.

Промоина оказалась достаточно глубокой, чтобы скрыть лежащего в ней человека. Но повернуться в ней хотя бы на бок, а тем более стрелять было невозможно. Леха замер. Камень находился всего в метре. Надо было только встать и тут же упасть за него. Всего полсекунды, ну от силы секунда, и он уже будет там, за спасительной каменной броней. Надо только собрать силы в комок, вскочить и прыгнуть. Туда, за этот камень, от которого сейчас с визгом отлетают искрящие бенгальские вспышки.

«Туда, скорей, — думал он, уставившись в поросший мхом валун. — Что с рукой? Шевелится. Оттолкнусь. Чего не добьют? Считают, что я дохлый? Или какое-нибудь чмо немытое ждет, пока я за камушек полезу? Чтоб я харей красиво об него треснулся? Надо лезть, срочно, срочно… Тут все равно… Раз, два… Раз, два… Раз, два… Да провались оно!..» — Леха что есть силы оттолкнулся руками, крикнув от боли, вскочил и прыгнул за валун. Запоздалая очередь плетью стеганула по откосу, осыпав его кусками глины и битого сланца. Он распластался на земле и оглянулся. Всего пятнадцать-двадцать шагов он не добежал до своих.

Бойцы отстреливались, прячась за машинами и камнями. Рахимов оставил гору в покое, стреляя редкими очередями в сторону поворота и за речку.

На рукаве бушлата Леха увидел неприметную сквозную дырочку. По грязной кисти левой руки из рукава струйкой стекала кровь. Только сейчас он вспомнил про постоянно мешавший ему рулить перевязочный пакет, выложенный из кармана в бэтээре.

«Касательное…» — Он пошевелил пальцами.

Выглянув из укрытия, Леха насчитал около десятка огневых точек. Стреляли от поворота, из-за прибрежных валунов и с противоположного берега реки, не считая тех, что поливали свинцом сверху.

Сильнее вдавливая в плечо приклад автомата, пытаясь удержать его одной правой рукой, он водил мушкой в поисках подходящей цели. Чалмы и круглые, похожие на тюбетейки шапки мелькали среди каменей. Они появлялись вместе с плевками автоматных очередей, быстро исчезали и опять появлялись, но уже в других местах.

«Щас… щас, щас я угадаю…» — Он задержал дыхание, сопровождая мушкой мелькнувшую среди камней чалму.

Палец резко придавил курок в тот момент, когда из-за камня показалось смуглое лицо. Чалма резко дернулась, уткнулась в камень и замерла.

«Что ж ты, падла, каску-то не носишь?!» — Леха снова укрылся за валун и поглядел на бойцов. Все были на месте. Задние двери бээмпэшки были теперь плотно закрыты. Стрелок пытался вести огонь из пулемета, но из-за сильного крена подорванной бронемашины пули уходили слишком высоко, не доставая до цели.

Леха продолжал отстреливаться. Времени, судя по количеству лежавших рядом с ним стреляных гильз, прошло уже достаточно. Он отстегнул врезавшийся в опухшую кисть левой руки ремешок разбитых часов и сунул их за пазуху. Вязкая и липкая кровяная масса застыла между немеющих пальцев. Тупая дергающая боль отдавалась подмышку. Во рту пересохло, перед глазами появился легкий белесый налет. Он с трудом уже совмещал прорезь прицела с мушкой и стрелял почти наугад. Звуки стрельбы становились мягкими и приглушенными, смешиваясь с появившимся в голове посторонним, не относящимся к происходящему шумом.

Пулеметы на бэтээре смолкли. Рахимов израсходовал весь боекомплект и теперь стрелял из автомата через бойницу.

Леха лежал на животе, прислонившись виском к холодному камню, и смотрел в направлении автоматного ствола.

Бесцветные, опресненные мысли вяло тянулись в голове. Ни злобы, ни отчаяния. Только усталость, неимоверная и тяжелая, вползала в вены, быстро заменяя собой вытекающую из раны кровь. Немного приподняв голову, он оперся подбородком на автомат.

«Катя, Катерина, что с тобой теперь… Не успел я нахохотаться, — равнодушно, словно не о себе, думал Леха, силясь сосредоточить притупляющееся зрение, продолжая лежать неподвижно, стараясь сберечь остаток сил. — Опаздывает пехота, опаздывает… А может, тоже в засаду попали? — Он отстегнул от автомата пустой рожок и отложил его в сторону к двум другим. Прижимая подбородком приклад к земле, он пристегнул последний. — А патронов-то всего рубля на два осталось — мало. Черт!»

Однажды на стрельбище, когда Леха еще проходил срочную службу, офицер, руководивший стрельбами, призывая солдат бережно относиться к вверенному имуществу, сказал, что каждый патрон обходится Родине примерно в семь копеек, то есть в полбуханки хлеба. И, стало быть, каждый промах по мишени — прямая растрата народного добра. С тех пор Леха и считал по привычке патроны в денежном выражении.