Сбиры, ужаснувшись гнусности мнимого безумца, убежали.Однако в его положении свобода это все, а жизнь — ничто или очень мало. Всущности, он начинал сходить с ума.

Землетрясение было дальним отголоском того, котороеразрушило Лиссабон 1 ноября 1755 года в девять часов двадцать минут утра.Гугитц, однако, не верит, что его можно было почувствовать в Венеции.

Чтобы понять побег из-под Свинцовых Крыш, надо прежде всегопредставить себе место события. Всегда, когда Казанова рассказывал об этомвеликом деянии, ему требовалось по меньшей мере два-три часа на детали места,участников, обстоятельства. Лишь в деталях заключено напряжение, как вбольшинстве хороших историй.

Под Свинцовые Крыши можно было войти только через воротаДворца Дожей, либо через здание, где содержались обычные заключенные, либочерез Мост вздохов. Ход шел через зал, где заседали государственныеинквизиторы; только у секретаря был ключ, который он лишь на короткое времядоверял привратнику, обслуживающему заключенных на рассвете. Прислужники тюрьмыне должны были показываться людям, которые вели дела в Совете Десяти,собиравшихся каждый день в смежном зале, называющемся «буссола», через этот залдолжны были ходить и прислужники.

Тюремные камеры были распределены между стропилами двухфасадов дворца. Три смотрели на запад, среди них и камера Казановы, четыре навосток. Желоб западной стороны вел во двор дворца, другой вертикально в канал,называемый Рио-ди-Палаццо. Эти камеры были очень светлыми и достаточно высокимипо сравнению с камерой Казановы, которая по гигантской опорной балке звалась«ла траве»; ее пол был потолком зала инквизиторов, которые обычно собиралисьтолько ночью, немедленно после заседания Десяти.

Казанова знал место заседания и обычаи инквизиторов.Единственный путь наружу вел сквозь пол его камеры в зал инквизиторов. Поэтомуон нуждался в инструментах, которые в месте, где были запрещены посещения иписьма, достать было очень тяжело. У него не было денег, чтобы подкупить одногоиз сбиров. И если бы даже Казанова голыми руками задушил бы ключника и двухтюремщиков, то третий вахтер всегда стоял перед дверью коридора, открывая еелишь по паролю тюремщиков.

Казанова больше не читал Боэция. Он верил, что человек сидеей фикс может достичь всего, стать великим визирем или папой, или свергнутьмонархию, если только начнет в правильное время и обладает достаточнойнастойчивостью и умом; поэтому счастье презирает старость; а без счастья нельзяничего достичь. «И поэтому старики ни для чего не годятся».

В середине ноября Лоренцо сказал, что новый секретарь ПьетроБузинелло послал нового заключенного в наихудшую камеру, то есть в камеруКазановы. Бузинелло был на пути в Лондон в качестве посланника, когда Казановавстретил его в Париже, как он пишет в «Мемуарах»; он встретил его и в Лондонево время «изгнания».

После полудня Лоренцо и два сбира привели очень красивогомолодого человека со слезами на щеках. Он был камердинером у графа Марчезини вВенеции, и ежедневно причесывал племянницу графа, которую в конце концовсоблазнил. Любовники хотели убежать, но были открыты. Он оплакивал лишь потерюподруги. Казанова разделил с юношей свой обед. Лоренцо мог экономить деньги напитании и за это разрешил им ежедневно полчаса прогуливаться по чердаку. Этобыло очень полезно для здоровья Казановы и для его побега одиннадцать месяцевспустя.

В одном из углов чердака валялась старая мебель, два ящикасо старыми актами процессов о соблазнениях девственниц, детей на исповеди,учеников и опекаемых, а также водяная грелка, кочерга, старый фонарь, какие-тогоршки, наконечник клистира и очень прямая железная задвижка, толщиной в палеци в полтора фута длиной.

Казанова был опечален потерей молодого друга, когда черезнесколько дней за ним зашли, чтобы отвести в подземную тюрьму, называемую «Iquatro», где горели масляные лампы. Однако Казанова мог продолжать получасовыепрогулки по чердаку. Он получше исследовал кучу и нашел кусок черногополированного мрамора, толщиной в дюйм, шесть дюймов в длину и три дюймашириной, и спрятал его под одеждой. Вскоре Лоренцо объявил о новом товарище покамере, так как в других шести камерах уже сидело по два человека.

По этому случаю Лоренцо спел похвалу самому себе. «Я не вори не скряга, я не злой и не грубый, как мой предшественник. От бутылки вина вовремя жажды я становлюсь только бодрее. Если бы отец научил меня читать иписать, я был бы сегодня мессиром Гранде. Господин Андреа Диедо ценит меня. Мояжена, ей всего двадцать четыре года, все дни готовит для него и ходит к нему,когда хочет, он позволяет ей входить запросто, даже когда лежит в постели —благосклонность, которую он не оказывает никакому сенатору. Милость трибуналабеспримерна, господин. Он находит запрет писать и принимать посетителейжестоким: но всему свое время. Он не может ничего сделать, но о других мы неможем ничего утверждать».

На другой день пришел новый заключенный и отвесил Казановеглубокий поклон, вероятно из-за его бороды, которая уже была длиной в четыредюйма; брить бороду было запрещено, но Казанова привык к этому, как привыкаютко всему. Временами он выпрашивал у Лоренцо ножницы, чтобы постричь ногти.

Новичок, около пятидесяти лет, высокий, сутулый, худой, сбольшим ртом, гнилыми зубами, маленькими серыми глазами под большими бровями,что придавало ему вид совы, с готовностью разделил с Казановой еду, но несказал ни слова. Казанова тоже молчал. В конце концов новичок рассказал своюисторию, все так делают. Сгуальдо Нобили (его акты тоже еще сохранились вВенеции) был сыном крестьянина, который выучился писать и читать, продалмаленький дом и пару акров земли, оставленных ему отцом, и уехал в Венецию, гдестал брать заклады и быстро многократно умножил свое состояние, особенно послетого как он взял в заклад книгу, после того, как прочитал ее заглавие:«Мудрость»; это был Пьер Шаррон.

«Тут я увидел», рассказывал Сгуальдо Нобили, «какое этосчастье уметь читать. Потому что эта книга, господин, которую вы вероятно незнаете, уравновешивает все книги мира, содержит все ценности знаний иосвобождает от предрассудков, от веры в ад и других ужасов о смерти. Можноузнать путь к счастью и стать мудрее. Достаньте себе эту книгу и смейтесь надвсеми дураками!»

Казанова узнал этого человека.

Столкнувшись с ростовщиком, Пьер Шаррон освободил его отпоследних угрызений совести. Через шесть лет у него было шесть тысяч цехинов.Казанова не следовало удивляться; в Венеции тогда было полно игроков,влюбленных бездельников и расточителей!

Казанова воспринимал это точно так же, как и мы. Он писал:«Избегайте человека, который читает только одну книгу».

1 января 1756 года Казанова получил новогодний подарок:спальный халат на лисьем меху, шелковое одеяло на вате и ножной мешок намедвежьем меху. Казанова страдал от холода, как ранее от жары. Секретарь велелему сказать, что он может теперь каждый месяц по своему желанию тратить шестьцехинов, и может покупать все книги, какие хочет, и получать газету. Все этоподарок господина Брагадино.