И все же Карамея, восседая на великолепном белом скакуне, который нес свою драгоценную ношу обратно за стены детинца, к боярскому терему, только теперь поняла, что не знает, зачем позвала Радима, зачем спросила его имя и что она потом будет делать с ним. Молодая боярыня настолько погрузилась в эти странные раздумья, что позабыла убрать лук и ехала, держа его перед собой на седле, словно собиралась выстрелить еще раз.

Очнулась она только тогда, когда стражник у ворот детинца, улыбаясь в вислые седые усы, прогудел зычным голосом:

– Никак, с охоты, боярыня?

– С охоты? – встрепенулась Карамея. – Ах да, с охоты!

Она чуть привстала в стременах, убирая лук в кожаное налучье, украшенное бисером и серебряными бляшками, мерцающими, как капли металлической росы. В тот же момент по лицу ее пробежала тень, и брови ее изогнулись, изображая гнев.

– Рацлав! – крикнула боярыня, останавливая лошадь и оборачиваясь к следовавшим за ней гридям. – Стрелу!

Ехавший позади всех старый воин пришпорил своего коня и вмиг догнал свою госпожу. Его суровое лицо, наискосок перечеркнутое шрамом, обратившись к боярыне, на несколько секунд застыло, словно окаменев, уставившись в глаза женщины таким же немигающим застывшим взглядом, от которого у иного человека пробежал бы холодок. Но Карамея ничуть не смутилась, а, протянув навстречу ему властную, не по-женски крепкую руку, еще раз произнесла:

– Стрелу!

Воин чуть склонил голову в легком поклоне и протянул окровавленную стрелу. Боярыня выхватила ее и, подняв высоко над головой, подъехала к правой створке ворот. Здесь она остановилась и оглянулась вокруг, скользнув горящими глазами по лицу каждого из присутствующих здесь людей, словно приглашая всех, кто был рядом и поймал ее взгляд, принять участие в том, что должно здесь свершиться.

– Муж мой! – вдруг воскликнула она сильным звенящим голосом. – Посмотри из священного Ирия, обрати свой взгляд на землю! Я, Карамея, жена твоя, отомстила за твою смерть. Я сразила одного из твоих убийц. Вот его кровь на этой стреле!

Она с силой воткнула стрелу в дубовую створку ворот и, повернувшись к городу лицом, простерла правую руку с окровавленными пальцами в сторону видневшегося в конце улицы креста:

– Возрадуйтесь Мста и Карна, возрадуйтесь, Светлые Боги, возрадуйтесь, души предков, ибо есть еще Правь на земле, и за каждую смерть сына Светлых Богов сполна будет заплачено кровью!

И знайте, – она погрозила кулаком кресту, – я не отступлюсь, пока не уничтожу вас всех!

Высказав все, что давно наболело на душе, боярыня повернулась и медленно поехала прочь. Она уже миновала надвратную башню, когда страж, словно очнувшись от наваждения, закричал:

– Карамея, Карамея, а что князь скажет, когда увидит твою стрелу на воротах? Может, и не говорить ему, что это твоя стрела?

Молодая воительница остановилась вполоборота и бросила небрежно:

– Нет, скажи, пусть все знают, что Карамея свершила месть, а снимать стрелу захочет только глупец, который не боится Карны и Мсты.

После этих слов она пустила коня вскачь, словно бесповоротно отсекая свершенное и отдавая судьбу свою новой воле богов.

Вихрем промчавшись по узкой улице детинца, она осадила коня перед самым крыльцом красивого терема. Тотчас выбежали два холопа, один из них быстро подхватил коня под узду, а другой низко согнулся, подставляя свою спину под ножку боярыни, чтоб ей удобней было сойти на землю. Карамея птицей слетела с коня, вмиг взбежала по ступеням и, стремительно переступив порог, почти тут же миновала сенцы и, лишь войдя в светлицу терема, остановилась. Только теперь она ощутила, как кровь бешено стучит в висках, как огонь закипает в груди ее, заставляя трепетать женское сердце.

Она прикоснулась тонкими пальцами к вискам, словно пытаясь унять таким образом бьющую в них кровь. Застыв на какое-то время в такой позе с полузакрытыми глазами, боярыня, наконец, пошла мелким и степенным шагом, который говорил о том, что она почти успокоилась. Почти, потому что глаза ее горели по-прежнему, а лихорадочный румянец на щеках, казалось, жег ее изнутри.

Так она дошла до оконца, открытого во внутренний дворик, образованный окружавшими терем хозяйственными постройками. Там под присмотром дворовой девки играл с деревянной лошадкой мальчонка, одетый в чистую белую рубашку, украшенную вышивкой по рукавам, вороту и подолу. На шее ребенка тускло поблескивала витая серебряная гривна.

Только узрев дитя, женщина, наконец, изменилась лицом. Легкая улыбка скользнула по ее тонким губам, сделав ее еще более прекрасной. Она было хотела позвать ребенка, но потом передумала и просто любовалась им издалека, словно боялась вторгаться в маленький мирок беззаботного детского счастья. Но мальчонка, бегая вокруг своей няньки по кругу, сам заметил ее и бросился к окну с криками:

– Матушка, матушка, посмотри, как я научился скакать на лошадке!

Ребенок подбежал к окну совсем близко, и женщина нагнулась к нему, протягивая навстречу руки, как вдруг отпрянула, словно пораженная громом. С лица ее сына на нее смотрели в точности такие же глаза, как глаза отрока, которого она совсем недавно спасла от смерти.

– Не может быть! – вскрикнула она, вскакивая с резной лавки, на которой сидела перед окном. – Светлые Боги, этого не может быть!

Она заметалась по светлице, не зная, что и подумать, как объяснить для себя столь явное и разительное сходство. И вдруг ее поразила одна мысль, которая явилась в ее возбужденное сознание неизвестно откуда и которая настолько ее ошеломила, что она остановилась, сложив руки перед собой, словно собираясь молиться. Только теперь она поняла, что ее заставило позвать к себе отрока, ведь сын ее был необычайно похож на своего отца и ее погибшего мужа, и оттого глаза отрока имели сходство скорее с его глазами. «Конечно же, – подумала она, – это были глаза, которыми семь лет тому назад смотрел на нее ее любимый, ее славный боярин Володарь».

Карамея скрестила руки на груди, словно пытаясь удержать в ней сошедшее с ума сердце. Теперь она понимала, для чего появился этот отрок. Без сомнения, это была земная тень ее погибшего мужа, которая помогла ей свершить задуманную месть. Ведь она так долго мечтала об этой мести, но убить даже одного монаха было невозможно, ибо этих людей охраняла могучая сила церкви, и они были над законом и вне закона. Они могли убить кого угодно, но никто даже и не смел подумать о том, чтобы сразиться с ними. И тут такая удача – она убила монаха на глазах у всех, защищая юношу, а значит, ни церковь, ни город не смогут предъявить ей даже виры.

Конечно же, решила Карамея, в образе этого юноши к ней явилась душа любимого супруга, которого она оплакивала столько лет, по которому она безутешно горевала, взывая к Карне и Желе. И вот Светлые Боги услышали ее голос и помогли ей свершить эту столь желанную месть, чтобы душа ее могла утешиться. Она еще раз припомнила глаза отрока, поразившись тому, как на совершенно другом, непохожем на ее мужа, лице могли быть эти до боли знакомые и любимые очи с тем же неповторимым выражением любви и сияния чистого света.