Оставшись наедине, они долго молчали: зная друг про друга все, никто не решался заговорить о Настасье первой. У Михаила давно уже вертелся на языке вопрос, но не хотелось спрашивать первым: Григорий неправильно мог понять цель приезда Шорина. В конце концов, первым не выдержал Гришка.

– Миша, знаешь, я не мог тебе сказать сразу, – голос Григория стал дрожащим. – Меня господь уже наказал…

– Ты про Настю? – не так поняв Гришку, перебил его Михайло. Думая, что Ермилов до сих пор чувствует себя виноватым, он решил, что Гришкино покаяние ему теперь ни к чему. – Не переживай, – добавил Шорин, когда Гришка кивнул головой, – может, оно и к лучшему так вышло. Я ведь, Григорий, уже зазнобу себе нашел.

– Нет, Михайло, я не про то хотел сказать. В общем, ну…

Лицо Ермилова покрылось красными пятнами, словно ему стало плохо. Немного собравшись с духом, он выпалил:

– Знаешь, Настасья родами скончалась, еще сорока дней не прошло…

И перед глазами Михаила вновь возникли новгородские стены, покрытые крестами, со стаей слетающих с них ворон…

Не смотря на еще оставшуюся обиду, Михайло был ошарашен. Мысли, словно снежинки во вьюгу, зароились неимоверно быстро:

– Настенька… Не может быть… Такая молодая… Неужто и впрямь ее господь за измену наказывает? Нет, не может быть, мне бы тоже тогда не посчастливилось…

Тяжело, неимоверно тяжело терять близких людей, и хотя недавно друзья испытывали к Анастасии совсем разные чувства, нельзя сказать, что Михайло переживал меньше. В этот день оборвалась последняя ниточка, связывавшая его с детством – ушел из жизни единственный человек, которого можно было назвать родным, ведь Настасья для Михаила была больше сестрой, чем женой. Правда, где-то еще оставалась тетка Елена, но почему-то при мысли о ней у Михаила опять появлялись видения, так что Шорин, даже не наведываясь в жилье Селиной, уже заранее знал, что его там ожидает.

Теперь Михайло оставался один, один на всем белом свете, и у него не было ни единого родного человека: ни родителей, ни сестер, ни братьев, ни жены… Был, правда, не родной Андрюшка, которого Шорин искренне любил, но он ведь совсем еще мал.

У Михаила возникло жгучее желание как-то огородиться от таких ударов судьбы.

«Нет, не могу я так больше, – думалось Михаилу, – не хочу оставаться один».

И вдруг возникла простая мысль, ясная, как солнце в погожий день. Нет, он больше не будет один, у него непременно будет семья: жена и куча ребятишек… По приезде в Москву Михайло твердо решил обвенчаться с Марией.

Пока Михайло обдумывал происшедшее, Григорий, не глядя на друга, смахивая навернувшиеся слезы, попытался продолжить:

– Это я виноват, Михайло, я один, не надо было мне даже смотреть на Настеньку, вот и наказал Господь. Только почему он ее прибрал, а не меня, окаянного?

– Полно тебе, Гришка, убиваться, теперь уж ничего не поделаешь, – попытался утешить друга Михайло. – А в том, что померла Настенька, нет твоей вины – у нее еще мать родами скончалась, да и детей у нас так и не было…

– А как же Андрюша? – удивился Ермилов.

– Не родной он нам сын, я ведь Андрея из Новгорода младенцем привез, даже тебе не сказал, так до сих пор никто и не знает.

И пока Григорий изумлялся этой вести, Михайло впервые за все время дружбы позволил себе распорядиться в чужом тереме:

– Егор, – крикнул он так, что стены задрожали.

Привыкший к гробовой тишине Егор возник на пороге с изумленным лицом.

– Водки, живо, – словно он, а не Григорий был здесь хозяином, приказал Михайло.

В тереме Ермилова такие поручения исполнялись почти мгновенно, оттого Гришка даже не успел опомниться, как стол был готов. Почти всю ночь Михайло и Григорий заливали горе зельем, рассказывали друг другу о своем житье, и когда уже не было ни сил, ни желания опрокинуть очередную чарку, меж двумя друзьями не осталось ни тайн, ни обид, общая беда примирила их одинокие сердца.

Похмелье было почему-то особенно тяжелым, оттого очухались друзья далеко после полудня. Вспомнив о Сергии, Михайло велел Егору привести его к старцу, да не тут-то было!

– А нету его нигде, – ответил обескураженный Егорка, – и никто не видел, как он уходил.

Весь терем подняли на ноги, да только никто даже шороха лишнего нигде не слышал, Сергий словно сквозь землю провалился. Однако ж ничего из терема не пропало, и Михайло успокоился. Он выполнил свое обещание, довез Сергия до Новгорода, а там дело его, если он хочет остаться в Новгороде, никто ему запретить не сможет.

Подождав несколько дней в надежде, что Сергий объявится, Михайло посетил избу Елены – как он и предчувствовал, единственная кровная родственница не дожила до его приезда, причем смерть наступила уже давно.

Погостив еще немного в Новгороде, Шорин получил известие от чернобородого старца. Ставил Михайло как-то свечку за упокой Настасьиной души и подал милостыню, в ответ юродивый, обратившись к Михаилу по имени, передал от Сергия пожелания счастливого пути.

Задерживаться боле в Новгороде у Михаила не было причины, как и желания, так что на следующий же день Шорин распрощался с Григорием, который после встречи с другом стал потихоньку отходить от утраты.

На прощание Гришка вынул бог знает откуда перстенек с синим камушком, и оба друга в один голос рассмеялись.

– Бери, Михайло, а если не тот, в ларец к татарским самоцветам отправь. Они-то сохранились?

– А как же.

– Ну, ты и молодец, Михаил, – шутливо зацепил друга Ермилов. – Не знаю, как на счет удачи, но ты у нас скоро на этих перстнях известен станешь. Кто знает, может, в том и заключается смысл легенды?

Так что на обратном пути Михаилу вновь не пришлось скучать – впервые перстень показался ему занятным. Он был достаточно просто сделан, но камешек, как показалось Михаилу, менял цвет – то становился светлее, то темнее, и у Шорина тревожно забилось сердце – может, наконец, это он?

Наверное, Михайло бы поверил в то, что его поиски теперь закончились, если бы не тревожное чувство, возникшее при подъезде к Новгороду, которое у него так и не проходило. Кресты и вороны уже не мерещились, но до самой Москвы щемило, ныло сердце, и Михаил не мог отделаться от мысли, что судьба только начала испытывать его на прочность…

То ли совсем доконали Шорина мысли о перстеньке, то ли и впрямь с ним какая сила заодно была, только все его предчувствия почему-то сбывались. Михайло, ворвавшись в терем, первым делом спросил:

– С Марией все в порядке?

Словно в ответ, Машенька сама выбежала его встречать, и по ее сумрачному лицу Михайло понял, что не все ладно в тереме.

– Что-нибудь случилось? – у Михаила опустилось сердце, когда бледная Машутка напрямик ответила на его вопрос: