Уже на тропинке к лекарской избе Михайло задался мыслью: какого же цвета будет его попутчик: черного или вновь станет седым? Да и как его теперь называть, то ли Евлампием, то ли Федором, так до сих пор и не было ясно. Однако Евлампий на этот раз не стал ничего изобретать и встретил Михаила в прежнем обличье. На вопрос Шорина о том, какое же имя все-таки подлинное, старец, смеясь, ответил:

– У меня так много имен, что я и сам забыл, как меня сперва звали. Какое имя больше нравится, то и выбирай. Но я бы предпочел на этот раз зваться Сергием.

Казалось, что старец оставил выбор за Михаилом, однако его последние слова прозвучали как приказ, и Шорин постепенно стал приучать себя к мысли, что этот непонятный человек и есть Сергий.

Сергий к приезду Михаила где-то справил себе коня, которому мог бы позавидовать и знатный боярин, и был готов отправиться в путь, так что расспросы Михаила начались уже в лесной глуши, которую уже во второй раз им предстояло пересечь вдвоем.

– И в какое же заветное место предстоит мне отправиться? – поинтересовался Михайло. – Я и так задержался больше положенного, потому упреждаю тебя заранее: прежде, чем бумага Курбского не попадет в руки к Ивану Васильевичу, ни в какие леса, ни в какие города или еще Бог знает куда я не поеду, если только не окажется это место нам по пути.

– Да мне некуда спешить, разберешься с государем, тогда и поедем. Только в таком случае придется тебе терпеть меня как попутчика аж до самой Москвы, а потом отправимся с тобою в Новгород.

Михайлу чуть дурно от этих слов не стало. Широка Россия, есть, помимо родных, и чужие земли, так нет же, Сергия угораздило посетить именно этот проклятый город. Хоть и велик Новгород, но если туда попадешь, встречи с Гришкой уже не миновать. Не хотелось что-то бередить старые раны, да и могут не так понять – дескать, отпустил Настасью, да сам чего-то кругом околачивается, вынюхивает. Хотя, кто знает, может, оно и к лучшему, что он проведает Гришку – вполне возможно, что они наконец поговорят начистоту…

На этих размышлениях Михайло сам себя оборвал, решив не забивать себе понапрасну голову всяческими мыслями – приеду в Новгород, там видно будет.

Старец не напрасно вытянул из Михаила обещание отправиться в Новгород – та часть пути, на которой не действовала государева бумага, далась Шорину на этот раз на удивление легко. Старец каким-то образом знал в этих краях великое множество людей, причем весьма нужных, так что в пути у них, если даже и возникали какие-то препятствия, благодаря Сергию они с успехом разрешались.

В свою очередь, когда пошли владения Иоанна, и, по всей видимости, когда прошли они известные старцу земли, уже Сергию пришлось бы туговато, но в дело пошла бумага Михаила, и оба путника вновь не бедствовали.

Прошедший безо всяких происшествий наконец заканчивался нелегкий путь Михаила, и он трижды перекрестился, когда вдали показались золотые купола московских церквей.

Михайло хотя и радовался возвращению в родное гнездо, все же и побаивался. Его страху было весьма понятное оправдание. Шорин, задержавшийся слишком долго в гостях у изменника Курбского, вполне мог навлечь на себя гнев Иоанна, тем более, если за время отсутствия злые языки нашептали государю про него что-нибудь недоброе.

Зная, что с Михаилом расправятся на месте, стоит только Иоанну заподозрить его в измене, Шорин решил сначала заехать в терем, чтобы таким образом позаботиться о Сергии.

Челядь ждала Шорина с нетерпением: если раньше, когда он уезжал то в поход, то по государеву поручению, в тереме оставалась жена и хозяйка боярина, сейчас же происходило что-то странное. Впопыхах забыв отдать челяди указание, чтобы все и во всем слушались Машутку, Михайло оставил терем и без хозяина, и без хозяйки. Машутка же самовольно не хотела хозяйничать – хотя Михайло и любил Машеньку, не хотелось ей нахальничать.

Оттого и неспокойно было в тереме – не дай Бог, конечно, но вдруг не вернется боярин с поручением, что тогда? Кто будет хозяином, что будет со всеми ними? Лучше бы уж приказал он Машутке повиноваться, у всех на душе спокойнее было бы.

Завидев наконец всадников и в одном из них узнав Михаила, весь терем пришел в оживление: ну, наконец-то! Однако рано было радоваться – расцеловав кинувшуюся в его объятия Марию, Михайло сообщил, что сейчас же отправится к государю.

– Да, Машенька, это Сергий, – указал Михаил на скромно ожидавшего позади себя старика. – Прикажи позаботиться о госте.

Эти слова, услышанные всей собравшейся здесь челядью, можно было сравнить с пушечным выстрелом, и если даже кто и сомневался, что Мария надолго затянет боярина в свои сети, то теперь всем стало ясно – с сегодняшнего дня Машутка приказывает.

Разобравшись с Сергием, Михайло снова прыгнул на коня, мигом доскакал до Кремля, и, в который раз готовясь предстать пред государем, испытал чувство ужаса, слившегося с сожалением, что все происходит именно так и никак не иначе.

Казалось, что за время отсутствия Михаила в Кремле стало еще мрачнее: по коридорам люди ходили крадучись, словно желая вообще не издавать никаких звуков, и как-то сгорбившись, будто пытаясь стать ниже ростом и тем самым незаметнее. Боялись молвить лишнее слово – привычным стало, что друг с другом разговаривают шепотом, и даже многие «большие» люди отдают приказание едва ли вполголоса.

«Мракобесие, – сорвалась шальная мысль, – а за ней последовала другая, не более радостная: – Плюнь не так, и зарежут. Неужто Курбский прав?» – эту мысль Михаил не стал развивать. Испугавшись самого себя, он решил подумать о чем-то более приятном, но ничего другого в голову не шло:

«Почему же ко мне до сих пор так мягок Иван? Знать, не за горами и мой черед…»

Словно в подтверждение этих мыслей на пороге появился Гришка, и с каменным лицом доложил, что сейчас он узнает, соизволит ли государь принять боярина Шорина. Это было более чем странно – для Михаила делалось исключение. Государь всегда принимал Михаила без доклада, а если вел беседу с кем-то один на один, то Гришка просто просил немного обождать. Но чтобы «соизволит ли государь», такого никогда не было.

Пока же Михаил находился в недоумении, Гришка вернулся и велел идти за ним; душа медленно опускалась в пятки, пока вслед за Григорием Шорин пробирался темными коридорами. Заходя в открываемую Гришкой дверь, Михайло оцепенел – в полностью пустой палате прямо на полу сидел Иван Васильевич, уставившись очами куда-то вниз перед собой. На вошедшего Михаила он не обратил никакого внимания, словно и не видел его.

– Иван Васильевич, – негромко обратился к государю Михайло. – Я прибыл с бумагой от Курбского.

– А-а-а-а… – подскочив, как ошпаренный, взвыл Иоанн, – Демоны… – и его громовой голос услышали даже в самых отдаленных уголках Кремля.

Случайно его взгляд упал на растерянного Михаила, и доселе безумное лицо царя приняло человеческое выражение.