Она вздохнула, и этот вздох эхом отозвался от стен.

Не включая свет, она прошла в комнату Эллен.

В тот день, когда она получила ключи от квартиры, Анника поехала с детьми в «Икею» и позволила им самим выбрать для себя мебель и убранство — до подушек и пуховых одеял.

В комнате Эллен все было розовым. Даже унылый зимний свет становился веселее от светло-розового оттенка одеяла и бархатной подушки.

Анника провела рукой по изголовью кроватки.

«Пустота, какая пустота…»

Ощущая пустоту в груди, она перешла в комнату сына. При дневном свете вся обстановка здесь была синей, но сейчас, в темноте, предметы казались черными, как сама ночь.

Она опустилась на кровать Калле. Он сегодня забыл взять с собой цыпленка. Анника взяла мягкую игрушку и прижала к груди. Это его новая любимая игрушка, такая же, как сгоревшая на Винтервиксвеген. Этот новый цыпленок пах по-другому — свежестью, чистотой и антисептиком, не пропитавшись еще запахом постельного белья и детского пота.

«Надо убраться, но у меня нет сил».

Сквозь дверной проем она смотрела в гостиную, чувствуя тепло батарей отопления, слыша шорохи в углах.

«Одна, одна…»

Ощущая в ушах звенящую тишину, мучаясь от бесплодного желания кому-нибудь принадлежать, она легла на кровать сына и свернулась калачиком, обняв набитого ватой цыпленка. Это был кусочек счастья, свободы, ожидавшей ее в этой комнатке, кусочек, который не требовал ничего взамен.

Она уснула. Сон окутал ее тяжелым покрывалом и увлек в бездну, и Анника отдалась ему без сопротивления.

Откуда-то издалека послышался звон сотового телефона, разнесший вдребезги мир и покой. Анника резко села, уронив на пол цыпленка. Где она оставила телефон?

Шатаясь, побрела в прихожую.

«Номер скрыт, черт. Это из газеты».

Она нажала кнопку и услышала густой, плотный шум, гул, музыку и отдельные голоса.

— Анника, это ты?

Не ответив, она опустилась на пол.

— Слушай, привет, это я, Томас.

Он был в баре или еще в каком-то кабаке, где было очень шумно.

— Привет, — сказала она в темноту.

— Слушай, — снова заговорил он. — Я заказал два комплекта зимней одежды. Для Эллен. В «Оленсе». Один темно-синий, другой — розовый. Как ты думаешь, какой лучше взять?

Язык его заплетался, причем довольно сильно.

— Где дети? — спросила она.

— Они спят, а я пью пиво с Арнольдом…

— Кто с детьми?

— София дома, так что ты…

— Если тебе надо будет куда-то уйти, то я могу побыть с детьми, — сказала она.

Он замолчал. В трубке гремела музыка диско, слышался громкий женский смех.

— Я не хочу с тобой ссориться, — сказал он.

Аннике не хватало воздуха, она широко раскрыла рот и судорожно вдохнула.

«Он пьян и звонит из бара. Уже устал от нее?»

— Я тоже, — сказала она вслух.

— Как поступим с одеждой?

«Зачем ты звонишь? Чего ты на самом деле хочешь?»

— А ты сам как думаешь?

— Ты всегда говоришь, что надо с умом выбирать девчоночьи вещи. И мальчишеские тоже. Наверное, розовый лучше, нет? Я думал…

— Какой цвет хочет Эллен?

— Розовый.

— Значит, и бери розовый.

— Ты так считаешь?

Она сглотнула, чтобы сдержать подступивший к горлу плач.

«Не звони мне. Никогда не звони. Мне так одиноко, а от твоих звонков у меня кружится голова».

— Пусть она решает сама. Цвет не так уж важен.

— Ладно. Тогда пока?

— Пока.

Ни один из них не отключился. Гремела музыка. Женщина перестала хохотать.

— Анника?

— Да.

— Ты это серьезно? Ты сможешь приглядеть за детьми, когда меня не будет?

Она снова сглотнула.

«Бросай трубку! Оставь меня в покое! Ты разрываешь меня на части!»

— Конечно, серьезно.

— Пока.

— Пока.

На этот раз Анника сама закончила разговор и положила телефон в сумку. Села и подтянула колени к подбородку, ощущая в груди странную смесь экстаза и душевного подъема.

Нина Хофман жила на Сёдерманнагатан, недалеко от Фолькунгагатан в Сёдермальме. Шум уличного движения оглушительным эхом отдавался от стен стоявших в переулке домов. Аннике захотелось заткнуть уши.

Дом был построен в двадцатых годах — светло-коричневый, невыразительный фасад с узкими слепыми окнами. Квартиры в таких домах обычно тесные и темные.

Анника вошла в подъезд, и, когда входная дверь закрылась, уличный шум — к ее удивлению — вдруг совершенно исчез. Анника посмотрела список жильцов. Квартира Нины находилась на втором этаже. Анника поднялась по лестнице, остановилась перед дверью с табличкой «Н. Хофман» и нажала кнопку звонка.

Инспектор Хофман за это время сделала себе короткую стрижку. Одета она была все в ту же куртку с капюшоном, что и во время их последней встречи, в дождливую летнюю субботу.

— Хочешь кофе? — спросила Нина, и Анника кивнула.

Квартира действительно была очень темная. Окно единственной комнаты с кухонным альковом выходило во двор. Но комната была большая, просторная, с лакированным паркетом и удобной мебелью.

В прихожей Анника сняла сапоги и верхнюю одежду.

Кофе Нина сварила заранее, так как в гостиную она вошла с термосом и двумя кружками, которые поставила на обеденный стол. Анника отдала Нине сегодняшний номер «Квельспрессен».

— Статья о Давиде на одиннадцатой странице.

Пока Нина разворачивала газету, Анника налила кофе в обе кружки, села и отпила глоток. Нина молча читала, потом отложила газету и посмотрела на Аннику:

— Это не очень умно.

Анника вздохнула и пожала плечами.

— Понятно, — сказала она, — и что же здесь не так?

— Думаю, тебе не стоило касаться этой стороны прошлого Давида Линдхольма. Он часто уезжал за границу, чтобы отделаться от преследовавших его людей. Они не хотят вспоминать эти факты.

— Кого ты имеешь в виду, говоря «они»? Преступные группировки?

Нина смотрела на свою кружку, не прикасаясь к ней.

— Людей, которых Давид помогал упрятать в тюрьму? — настаивала Анника. — Мелких жуликов, которых он избивал, их семьи или его партнеров по бизнесу?