— Да, — подтвердил Кристер Бюре. — Давид хотел заниматься чем-то большим, нежели обычная ловля преступников. Не так много в полиции людей, способных это совместить.

«Кажется, здесь можно кое-что нащупать».

— Значит, для него это было важно?

— Конечно, иначе он бы этим не занимался.

— И наблюдением за людьми, находящимися на пробации, он занимался до самого конца?

Она затаила дыхание в ожидании ответа.

— Конечно, — уверенно ответил Кристер Бюре. — С Филиппом Андерссоном он в последний раз встречался за несколько дней до смерти.

«Филипп Андерссон? Кто это? Имя кажется мне знакомым».

— Да, верно, с Филиппом Андерссоном, — сказала Анника, лихорадочно роясь в памяти. Филипп Андерссон, Филипп Андерссон…

— Давид вызвался опекать осужденных сразу, как только был издан соответствующий закон. Вероятно, он был единственным, кто верил в невиновность Андерссона. Это было так характерно для него — поддерживать отверженных и презираемых…

Ах вот оно что! Филипп Андерссон — это финансист, которого признали виновным по делу о тройном убийстве. Он зарубил своих жертв топором в доме на Санкт-Паулсгатан. Так, значит, Давид был его опекуном?

— Ты не знаешь, были ли у него в конце и другие подопечные?

— Почему ты спрашиваешь?

— Ну, например, он был опекуном американца в Тидахольме, того, который…

— Этого негодяя? — воскликнул Бюре. — Давид отказался от него с тех пор, как этот американец оказался в Кумле. С ним после этого стало невозможно иметь дело.

Анника продолжала записывать.

«Значит, американец в Кумле. Спасибо тебе большое!»

— Есть еще одна вещь, которая меня очень интересует, — сказала она. — Бизнесом ты и Давид занимались вместе с человеком по имени Альгот Генрих Хеймер…

— Да, и что? — спросил Кристер Бюре. По его тону было слышно, что он задумался.

— Ты что-нибудь знаешь об обстоятельствах его смерти?

В трубке на несколько секунд повисло молчание.

— Он умер? — спросил Бюре. — Я не знал об этом. Мне стыдно. Это случилось недавно?

«Он лжет».

— В таком случае прошу меня простить, — вздохнула Анника. — Я не хотела быть вестником смерти. Его застрелили 9 февраля прошлого года на автостоянке в Норчёпинге…

— Мне об этом ничего не известно.

Он говорил теперь отрывистыми короткими фразами, и Аннике стало ясно, что ее собеседник очень скоро потеряет терпение.

— Я читала рапорты, в которых Давида обвиняли в превышении полномочий и в избыточном насилии, — торопливо произнесла она, — ну, ты знаешь, речь шла о двух молодых людях, и было это двадцать лет назад. Думаю, что это было при тебе, верно?

В трубке снова наступила тишина. Анника слышала только легкое потрескивание.

— Алло?..

— Это что еще такое? Где ты откопала это старое дерьмо?

Анника судорожно сглотнула и принялась крутить телефонный провод.

— Каково твое мнение на этот счет?

— Это копание в грязном белье, клевета из помойной ямы. С Давида сняли все обвинения, в конце концов и дела были прекращены.

«Он точно знает, что было на самом деле».

— Ты не слышал, такие вещи потом повторялись?

— Что? О людях, говорящих разные гадости? Каждый день.

— Я имею в виду совершенные Давидом насилия.

— Этот разговор становится неприемлемым, и я не хочу продолжать его в том же духе. Чего ты хочешь?

— Мне кажется, в этих делах были странные обстоятельства…

— Слушай, если ты хочешь облить Давида грязью, то я тебе не помощник. Спасибо и до свидания.

Он отключился.

Она решила все же выпить кофе.

Сделав это, Анника села писать статью о второй жизни Давида. Она может упомянуть о его работе в различных компаниях, о том, что он получил травму при неудачном приземлении после прыжка, о том, что был опекуном Филиппа Андерссона и встречался с ним за несколько дней до своей смерти. Этот факт казался Аннике очень интересным. Она может даже, не входя в детали, упомянуть о том, что Давида обвиняли когда-то в превышении власти и избыточном насилии.

Получилась не статья, а набросок, причем лицемерный и льстивый.

Она добавила несколько фактов, сообщенных ей Ниной Хофман во время их летней встречи, — о том, что Давид подолгу работал за границей. Она обещала тогда показать Нине статью, прежде чем отдать ее в печать.

Анника вздохнула и набрала номер Нины Хофман.

Нина ответила без промедления.

— Ты, конечно, поняла, — сказала Анника, — что я пишу статью о Давиде для завтрашнего номера. Я упомянула факт, что они с Юлией прожили некоторое время в Эстепоне.

— Я не возражаю, если ты не будешь писать о его криминальных контактах, — сказала Нина.

Анника вздрогнула от неожиданности.

— Что ты хочешь этим сказать?

— От меня ты этого не слышала, — сказала Нина.

Анника прижала ладонь ко лбу и задумалась так, что ей показалось, будто у нее в мозгу скрежещут шестеренки. Что это может значить?

— Я планирую написать об этом в завтрашнем номере, — сказала она. — Об Альготе Генрихе Хеймере и Филиппе Андерссоне и…

Трубка умолкла.

— Алло, алло, Нина?

— Мой коллега возвращается к машине. Дежурство заканчивается в полночь. Мы можем встретиться завтра утром. Я тебе позвоню.

Инспектор полиции закончила разговор.

«Здесь что-то есть, здесь определенно что-то есть».

Она собрала вещи, закрыла ноутбук и сложила все распечатки в целлофановый файл.

— Ты уходишь? — спросила репортер ночной смены. — Счастливая. А мне придется сидеть здесь до утра. Снегопад кончился, это хорошо. Будет еще несколько погожих дней, а потом снег ляжет до весны…

Анника улыбнулась девушке:

— Увидимся завтра.

В квартире было темно и тихо.

Анника закрыла входную дверь и вошла в прихожую, не включив свет. Она сняла сапоги и повесила на плечики толстую куртку.

Остановившись на пороге гостиной, прислушалась к тишине.

В их старой квартире в Кунгсхольме были слышны все звуки Стокгольма — они просачивались сквозь щели в оконных переплетах и сквозь вентиляцию, вибрация передавалась по каменным стенам и по трубам. Скрипели тормозами автобусы, выли сирены «скорой помощи».

Но здесь было тихо. Звуки современного города не достигали средневековой цитадели.