Тут я, конечно, чуть приврал, это отнюдь не все мои знания, но не стану же я смущать леди ругательствами?!

– Господи! – Она показательно поморщилась. – Ты можешь убить своим акцентом любую республиканскую лошадь[74]. Но да. Я неплохо понимаю его. Впрочем, как и йевенский с бунзи[75].

– Бунзи… – протянул я. – Вот уж удивила так удивила. Зачем в Риерте язык чернокожих?

Со стороны берега взлетело несколько серых чаек, словно их кто-то вспугнул. Крича, они направились прочь от острова. Люди, увы, не чайки. Свалить из Старой Академии так легко и быстро мы можем лишь в собственном воображении.

– Совершенно ни к чему. Но Кроуфорд его хорошо знает, а бунзи довольно легок и очень прилипчив. Так что я его выучила, можно сказать, случайно. Меньше чем за год.

Кроуфорд знает бунзи? Вот уж не предполагал. «Святой отец» неисчерпаемый кладезь сюрпризов. Впрочем, как и бездонная табакерка, полная затаившихся чертей.

– Как ты думаешь, с ним все в порядке?

Она беспокоилась за него, что было редкостью в нашем мире. О Юэне вообще мало кто волнуется, и это говорило в плюс девчонке.

– Честно?

Мюр выглядела немного огорченной:

– Было бы здорово, чтобы мы были честны друг с другом, пока вместе выбираемся отсюда. Если бы я хотела услышать ложь, то придумала бы ее сама, не спрашивая у тебя.

– Ну, раз ты хочешь правду, то я не знаю, все ли в порядке с Кроуфордом. Ты видела – он перестал себя контролировать. Сейчас подобное, вероятно, случается редко, раз так удивило тебя, а во время войны бывало чуть ли не каждую пару дней. И никто не мог предугадать его действий. Но, надеюсь, он выжил, и когда мы выберемся, обязательно за ним вернемся. – Про себя я подумал: или за его телом. – Также правда в том, что мы с тобой в гораздо худшем положении, чем наш общий друг.

Она кивнула, соглашаясь, и постучала пальцами по черепице.

Тук-тук. Трук-тук-тук.

Я уже не раз и не два замечал у нее эту привычку. Когда Мюр о чем-то задумывалась, была раздражена или зла, ее пальцы приходили в движение, отбивая один и тот же ритм.

– Хорошо бы, чтобы ночью не было облаков, – сказал я. – Улицы старых районов – настоящая морока, особенно для тех, кто никогда здесь не был. Тут как в лесу, довольно легко потерять направление.

– Не скажу, чтобы я была мастером ориентирования по звездам.

– Тогда тебе повезло, что с тобой я.

Мюр серьезно посмотрела на меня:

– Да. Мне повезло. В одиночку отсюда выбраться куда тяжелее. В конце концов, брошу тебя в пасть контаги, а сама убегу.

– Этот настрой мне нравится! – бодро сказал я, и она рассмеялась, показывая, что я прошел ее проверку.

– Ты ждешь звезд, но я бы согласилась на облака и дождь. Лучше заплутать и не встретить контаги, чем… выйти на них по прямой дорожке. Они ненавидят воду.

– Люди меняются, сходят с ума, превращаются в чудовищ. Рано или поздно найдется такое, которое отрастит себе жабры и перепонки и переплывет пролив. Или еще хуже – крылья.

– Ты не пробовал сочинять страшные сказки? – Она покосилась на меня, и закатный свет окрасил ее щеки вкусом розы.

– Нет смысла их сочинять. Оглядись по сторонам. Страшная сказка уже вокруг нас. И надежда на водную преграду – довольно хрупкая вещь. Что бы ни говорили ученые мужи.

Она воздела руки к небу:

– Итан! Ты ведь в курсе, что бывает с очищенной моторией, когда та смешивается с водой?

Я повторил то, что читал в газетах:

– Мотория становится бесполезной дрянью, не стоящей даже пенса. Вода блокирует ее свойства, и для восстановления требуется полный цикл перегонки.

– Контаги – порождение мотории.

– Плакальщики и куклы тоже, – напомнил я ей. – Как и многие другие люди с проявляющимся ингениумом, но они не шарахаются от влаги. К тому же даже чудовищам надо пить.

– И они пьют. Но стараются касаться ее как можно меньше. Для них озеро отвратительно, а дождь загоняет всех по логовам.

– Прямо как меня.

– Не смейся, – серьезно попросила Мюр. – Человек так и не смог познать всех тайн мотории. Мы словно слепые ходим по огороженному минному полю и лишь можем гадать, куда ставить ногу и к каким последствиям это приведет в будущем. Ведь, по сути дела, никому не известно, почему некоторые люди перевоплощаются, другие начинают обладать способностями, а большинство просто умирает. Отчего недуг поражает только человека, а не животных? Почему вода останавливает контаги, но не может остановить плакальщика?

– Контаги она тоже не останавливает. В смысле они не изъявляют желания лезть в нее даже ради утоления голода, но вода не заставляет их умереть или исчезнуть.

– К сожалению. – Она искоса посмотрела на меня, словно что-то обдумывая. – Но, начнись дождь, активность на улицах стала бы куда меньше.

Солнце опустилось к самому горизонту, и волны на озере стали вкуса… цвета благородного рубина. Закат мягкой кошачьей лапой трогал бледное небо, и ветер усилился, играя с непослушными волосами Мюр. В умирающем свете ее черты обострились, лицо вновь стало старше, а шрам потемнел, прорезая щеку, словно бездонный каньон, делая девушку похожей на суровую разбойницу с большой дороги.

Не сговариваясь, мы стали считать боезапас. У меня было две обоймы для «Стука» по девять патронов и две пачки для «Резерва» по восемь. Итого тридцать четыре штуки. Мосс, порой становящийся придирчивым перфекционистом, всенепременно бы отметил, что при правильном подходе и аккуратной стрельбе с подобным запасом можно уложить не меньше тридцати четырех человек.

До хрена душ, если только задуматься на мгновение и не представлять их как статичных болванчиков, обезличенных врагов без семьи, прошлого и надежд на будущее. Хотя буду честным: когда начинается стрельба и какой-то примерный семьянин с ранимым романтичным характером внезапно пытается меня укокошить, никаких мыслей о любви к ближнему мне в голову не приходит.

Ну так вот, возвращаясь к количеству патронов и Моссу. Возможно, из этого запаса и есть шанс убить тридцать четыре человека (особенно если они будут стоять спокойно, покорно подставив тебе затылок и не стреляя в ответ), но что я знал точно – патронов удручающе мало для прогулки по Старой Академии.