Через несколько минут он вернулся, вооруженный несколькими новыми аргументами, и обнаружил, что Солаль склонился над письмом, которое ему принес Солнье. Он, не садясь, скромно ждал, поскольку его внезапно огорчила мысль, что английский король скорей всего больше не будет императором обеих Индий. Как жаль, этот титул так хорошо звучит! Какой наглец этот Ганди, но что еще можно ожидать от человека, который почти никогда не ест? Подписав письмо, Солаль поднял голову.

— Кишечная революция благополучно завершилась, Ваша светлость. Кстати, это была ложная тревога, кишки нас иногда обманывают. По этому поводу я хочу поздравить Лигу Наций с такими роскошными и удобными туалетами, я ими просто очарован! Будь у нас в Кефалонии такие, я бы оттуда в жизни не уезжал! И в заключение своей речи перехожу к самому существенному. Ваша светлость, подумайте, когда я вернусь в Кефалонию и меня спросят о моих свершениях в Женеве, я сгорю со стыда! Ведь что я могу им сказать со всей откровенностью? Ничего, Ваша светлость. Ничего, — повторил он, уронив лицо в руки. — Ибо, когда я прозябал в навязанной мне праздности, я отправился в Берн, маленький столичный городок, переполненный огромными, одетыми в черное женщинами, пожирающими громадные пирожные, и получил унизительный отказ от тупого государственного чиновника, до которого я пытался донести свое желание, вполне лестное для него, получить швейцарское гражданство, не теряя при этом, естественно, французского, и даже предложил заплатить за это цену, назначенную в разумных пределах на его усмотрение в соответствии с его порядочностью! Чем я тебе, спрашивается, не нравлюсь, что во мне такого плохого, спросил я, пылая справедливым возмущением. Давай, скажи свою цену! Но он был неумолим! О, сиятельная светлость, позволь мне выполнить какую-нибудь официальную миссию, из трех основных соображений. Во-первых, чтобы отомстить этому чиновнику, чтобы ему бросилась в лицо краска стыда, когда я приду рассказать ему об этом и скажу: смотри, какого человека ты потерял в качестве соратника! Во-вторых, чтобы не опозориться перед Салтиелем! И в-третьих, чтобы, выполнив миссию, которую вы мне дадите, я мог услаждать свой язык рассказами о ней населению того прекрасного зеленого острова, где вы впервые увидели свет! Было пять утра, уже далекая заря окрашивала угол неба розовыми всполохами, и горизонт излучал чудесное сияние! Я был там, в томительном волнении сидел на ступенях дворца великого раввина, вашего создателя, я был там, как преданная собака, сжимая руками виски, и в тревоге ждал, когда объявят о счастливом разрешении от бремени! О, какая неизъяснимая нежность охватила меня, когда я узнал, что вы появились на свет Божий, и сколько я тогда пролил счастливых слез! Я не растрогал вас, Ваша светлость? Тогда послушайте еще! Королям везет, они всегда на первом плане, им достается все внимание мировой общественности, а я вечно прозябаю в безвестности! Мое сердце обливается кровью, когда я читаю о грандиозных торжествах, когда в честь короля играют государственный гимн, толпа рукоплещет, а дурни солдаты салютуют своим оружием! А когда его принимает Папа Римский, все сопровождается такой пышностью и помпой, все эти швейцарские гвардейцы, все эти важные князья в черном, все эти улыбающиеся кардиналы рядком, и как Папа любезен с королем! А мне — ничего! Мне — никакой любви народной, никаких солдат с правом ношения оружия, никаких любезных Пап! А тем не менее я обожаю, когда мне салютуют оружием, а я милостиво принимаю приветствие, и мне очень хотелось бы пойти побеседовать с Папой, дружески, хотя и с некоторым почтением. Что он такое сделал, этот король, чтобы ему доставались все блага жизни? Родился, и все тут! Ну и что, я же тоже родился, и при этом более, чем он, одарен умением радоваться и горевать, возвышенным благородством сердца и величием интеллекта! И вот, после этого в честь короля организуется роскошный ужин, зажигают тысячи свечей, и копченого лосося сколько хочешь! А для меня, бедного Проглота, тараканы на кухне, картошка на обед и горькие слезы, когда я читаю меню королевского ужина. А в конце этого ужина, когда король нагрузился копченым лососем (самое вкусное — это спинка, она не такая соленая), Папа отечески треплет его по щеке, спрашивает его, не хочет ли он еще лосося или вот это шоколадное пирожное, все из сплошных сливок, и еще вручает ему орден, большой крест, как будто этому счастливчику уже не достаточно, этому счастливчику, который развился из такого же эмбриона, как и я! А какие необыкновенные, прекрасные игрушки у королевских детей, хотя они в подметки не годятся моим трем прелестным крошкам, которым Папа не дарит ничего, ничего, даже соленой фисташки! И Папа провожает короля до двери и прощается с ним со всякими почестями, и они даже обнимаются! Если я приду к Папе, разве он проводит меня до дверей, разве он меня обнимет? А я что, при этом не человек, я же тоже рожден от женщины, как король? Посмотрите на мои слезы, о прекраснейший эфенди, констатируйте их присутствие, пока они не испарились на щеках, горящих от горя и беспощадной ярости! И в заключение моей речи, дорогой господин, позвольте попросить вас доверить мне миссию Лиги Наций, которая вывела бы меня из мрака повседневности, поставив финальную точку в истории несправедливости, преследующей меня-таки всю мою жизнь, потому что не так важно быть великим человеком, как казаться им, и к тому же мне удастся тогда утереть нос Салтиелю, когда он вернется из Лозанны, крича, как голодная чайка, что он выполнял миссию, и расписывая ее в красках, я ведь не смогу этого вынести! О, Ваша светлость, вы улыбаетесь! О, я чувствую, вы уступаете! О, будьте благословенны!

И правда он улыбался Проглоту, одному из своих, одному из своего народа, и он любил его, и он чувствовал себя ответственным за него, и он гордился им, так же как и многими великими и благородными соплеменниками, на протяжении веков бесконечно выполнявшими миссию, миссию Богом избранного народа. Он любил весь свой народ, хотел любить их всех, их достоинства и недостатки, нищих и принцев. Такова любовь. Может быть, он вообще один во всем мире любил свой народ настоящей любовью любящего, любовью с вечной тоской своего народа в глазах. Да, надо показать этого несчастного дочери гоев, пусть она знает, откуда он родом, каковы его корни. Он отдал письмо Проглоту, который мигом в него вцепился. Действуя уже с позиции силы, надежно спрятав письмо в задний карман, верзила наконец сел, вальяжно скрестил ноги и заговорил совершенно другим, деловым тоном.

— Нам остается урегулировать только материальную сторону вопроса, если вы не против, дорогое мое Превосходительство. Да, всего лишь маленький вопросик представительских расходов, чтоб я соответствовал оказанной мне чести, в том числе расходы на машину, более подходящий к ситуации цилиндр, шелковые носки, расходы на стрижку.

— Вам нечего стричь, у вас больше нет волос, Проглот.

— А вот и нет, у меня осталось несколько, они очень тонкие, и вблизи их хорошо видно. Значит, массаж головы у парикмахера, мытье бороды с шампунем, маникюр, дорогие духи в целях дипломатических испарений, разные галстуки, чтобы я мог выбрать самый лучший, разложив их на своей кровати, и какое-нибудь новшество в гардеробе, ну, короче, чтобы выглядеть денди! На ваше усмотрение, учитывая, что у меня будет много расходов.

— О, король лжецов, о, обманщик, ты знаешь, что никаких расходов у тебя не будет, — рассмеялся Солаль.