А Кристиан смотрел вдаль.

«Мы изгнаны, рай потерян, и тем не менее на свете существуют места, позволяющие думать, что жизнь побеждает смерть, а человеческое счастье может выйти за грань мечты и продлиться дольше мгновения, — думал он. — Главное, чтобы это почувствовала Мари».

Мари было просто необходимо, что называется, надышаться жизнью, заново открыть для себя этот край, почувствовать, как сердце бьется в новом ритме, ощутить мир вокруг себя и себя в нем. Она нуждалась в окрыляющих мыслях, в опьяняющих истинах, в благословенных тайнах любви.

Стояли чудесные дни, теплые, мягкие, хрустально чистые, прозрачно солнечные, почти как на Средиземноморье, и Мари все больше проникалась ощущением удаленности от прошлого, ее охватывала властная потребность в радости, в восстановлении душевных сил. Она гуляла, плавала, ныряла, как прежде, и вскоре от ее телесной слабости осталась только сладкая истома.

Мари было легко и просто с Кристианом, потому что он ничего от нее не требовал, общение с ним не вызывало потребности ни завоевывать, ни покоряться. С ним она чувствовала себя спокойно и в безопасности. Никаких женских уловок, никаких секретов обольщения. Мари наслаждалась даром Кристиана — даром оберегать.

Однажды вечером они сидели в доме; Мари медленно расчесывала волосы, а Кристиан листал какую-то книгу. Пламя небольшой лампы бросало отблески на стены и потолок; на поверхности синего с золотом чайника и чашек плясали янтарные блики. Внезапно Мари подняла голову и посмотрела на Кристиана. Их взгляды встретились, и оба замерли, казалось, чего-то ожидая.

Мари изменилась и похорошела, исчезло застывшее на лице выражение ожесточенности. Ее тело вновь обрело плавные контуры, бледную кожу позолотило солнце. Гордая, спокойная и раскованная Мари здесь, на острове, рядом с ним. Он верил и не верил этому. И чтобы окончательно поверить, осознать, он должен был прикоснуться к ней, ощутить живой трепет ее тела, почувствовать в ее душе жажду жизни и любви.

Кристиан сделал движение, и Мари прильнула к нему, положила голову ему на плечо — чудесный, трогательный жест. Он жарко целовал ее руки, потом губы. И тогда она отстранилась и сдавленно прошептала:

— Не надо! — И отвела глаза.

Взгляд Кристиана излучал напряжение, и вместе с тем в нем было безграничное понимание.

— Прости.

Теперь она смотрела с оттенком вызова, словно желая защититься.

Кристиан улыбнулся:

— Я никогда не говорил тебе, Мари… После того, что случилось со мною в юности, после того выстрела я начал испытывать отвращение к такого рода отношениям. А потом познакомился с тобой, и ты вернула меня в мир чувственных радостей. Когда мы расстались, я снова стал равнодушен к этой стороне жизни. Она меня не привлекала. Да, я собирался жениться на Аннабель, но меня к ней не влекло. Должно быть, мы были бы очень несчастны. Так что, какое бы решение ты ни приняла, я все пойму и приму. Если пожелаешь, останемся целомудренными, как дети. Главное — ты вернулась в мою жизнь.

Мари слушала, затаив дыхание, чувствуя, что он говорит правду.

— Нет, Кристиан, на самом деле я хочу другого, совсем другого, но я боюсь…

Он приложил пальцы к ее губам.

— Мы всегда боимся только одного, того, чего не нужно бояться, — себя.

Он помнил, как раньше ощущал своим телом ее тело — шелковистую, теплую и сладкую бездну, а волосы — как мягкий поток. Тогда он не знал, притупятся или обострятся его чувства, если он будет видеть. Да, теперь им стоило труда отпустить себя на свободу, но когда они это сделали, их будто понесло на огненных крыльях куда-то ввысь, за пределы изведанного.

— Теперь ты меня видишь! — шептала Мари.

— Да. Но это не главное. Главное, я чувствую, что со мной именно ты.

Они стремились друг к другу телами, сердцами, душой, и их порыв был единым и смелым, как полет птиц, и все, что тревожило и смущало, осталось далеко позади.

Прошло немного времени, и они полностью окунулись в настоящее и совсем не думали о том, какое сейчас число и какой месяц: эти летние дни и ночи казались бесконечными.

— Я хочу родить ребенка, — однажды обмолвилась Мари. — Но не знаю, смогу ли теперь, после всего, что было в моей жизни…

— Послушай, — отвечал на это Кристиан, — мы забываем о том, что еще очень молоды и, скорее всего, прожили меньшую, а не большую часть жизни. Поверь мне, все сбудется, все, чего мы захотим.

И Мари старалась верить.

Однажды утром, когда Мари и Кристиан гуляли по берегу, к острову причалила лодка, из которой вышли совершенно не похожие на местных жителей люди. Мужчина, благородство осанки и манер которого сразу бросалось в глаза, был одет в темно-серый сюртук дорогого сукна, а высокий кружевной ворот голубого летнего платья дамы был сколот у горла драгоценной камеей. На обоих были жесткие соломенные шляпы с плоскими узкими полями. Мужчина держал в руках трость.

Ступив на берег, Александр де Монтуа остановился и смотрел… Нет, не на замерших в отдалении Кристиана и Мари, а на сам остров, на сочетание зелени и камня, дикой природы и деяния человеческих рук. Он всегда считал, что замок его предков похож на остров в океане, и не ошибся. Океан и долина Луары — тот же далекий горизонт, те же живость и поэтичность, те же единство пейзажа и бытия человека, замок и скалы — тот же цвет камня, то же впечатление призрачности и легкости, не нарушающее величия, та же игра света и тени, отраженных от поверхности воды.

Шанталь побежала по берегу, Александр шел следом. Кристиан смотрел настороженно, холодновато; в его взгляде не было тихого торжества, лишь ожидание, ожидание человека, не знающего, какие карты на руках у противника.

Когда он с искренней радостью обнял мать, Александр перевел взгляд на девушку. Вот она какая, эта таинственная Мари! Длинные темные волосы, в беспорядке разметавшиеся по плечам, скромное платье, лицо скорее своеобразное, чем хорошенькое, а глаза… Ее нынешнее счастье во многом было мнимым, душа ее еще страдала и хранила это страдание как некую тайну, и не хотела, чтобы кто-то проник в нее. Пройдет еще много времени, прежде чем она забудет прошлое и вновь научится радоваться жизни.

— Здравствуйте, Мари. Кристиан…

— Здравствуйте, месье, — сказала девушка.

Молодой человек кивнул.

Шанталь виновато, почти застенчиво обняла Мари за плечи и прошептала:

— Я рада, правда. Я была неправа.

Все еще растерянные, смущенные, охваченные противоречивыми чувствами, они пошли наверх. Александр беспрестанно оглядывался — то на наползающие на пляж длинные, извилистые языки волн, то на изрезанное крыльями чаек небо. Шанталь вцепилась в руку Кристиана. И только Мари взбиралась по тропинке с ловкостью и непринужденной легкостью истинной островитянки.