— Возможно. Это было последнее, что он написал.

— Кто такая Мари? Она существует на самом деле?

— Да. Кристиан любил эту девушку.

— Значит, он отправился к ней?

— Он не знает, где она. Они давно не виделись.

— А ты смогла бы ее найти?

Шанталь покачала головой:

— Нет.

Александр обнял ее.

— Не переживай. Твой сын взрослый человек и сам решает, как ему поступать. Вот увидишь, вскоре он даст о себе знать.

— О, только бы он был жив!

— Разумеется, он жив. В молодости я тоже совершал безрассудные поступки, но, как видишь, живу до сих пор.

Но Шанталь не могла успокоиться. Она бросилась к туалетному столику в спальне и быстро выдвинула ящик. Шкатулки не было. Тогда женщина побежала в комнату Кристиана и нашла ее там: шкатулка валялась возле кровати, раскрытая и пустая. И тут из груди Шанталь вырвался отчаянный вопль:

— О, мой бедный мальчик, куда же он пошел?! Что с ним случилось? Кристиан! Кристиан!

Александр смотрел с тревожным непониманием.

— Он взял револьвер! — выкрикнула Шанталь.

— Ты думаешь, он решил кого-то убить?

— Он не может убить никого, кроме самого себя!

Александр покачал головой:

— Мы сами не знаем, на что способны, Люси.

— Нет, ты не понимаешь! Это я виновата, опять я! Я встречала эту девушку, Мари, еще во время войны. Ее принесли в госпиталь, где я работала, и она жила там до весны. И я ничего не сказала Кристиану, потому что желала его брака с Аннабель. А Мари уверила в том, что он скоро женится и что она ему не нужна.

— Понятно. Но почему ты решила, что Кристиан способен себя убить?

— Потому что однажды он уже пытался это сделать. И тогда я тоже была слепа и не сумела предотвратить несчастье…

— Неминуемое предотвратить невозможно. — Он почти насильно усадил ее в кресло, потом сел рядом и нежно обнял за плечи. — Что случилось тогда, в первый раз? Несчастная любовь?

— Почему ты спрашиваешь? — Она посмотрела ему в глаза.

— Чтобы понять, как нам действовать дальше. Ведь я плохо знаю твоего сына.

— Ты и меня не знаешь, — сказала Шанталь.

— Тебя — достаточно хорошо.

— Нынешнюю. Но не ту, которой я была раньше.

— Есть разница?

— Для тебя — да.

— Почему именно для меня?

— Потому что ты граф де Монтуа.

— Опять ты за свое!

— Да.

Шанталь встала. Это был тот самый момент, которого она боялась. Но теперь она не испытывала страха. Ей казалось, будто она долго стучала в какую-то дверь, а когда обессилела и устала, та вдруг отворилась сама собой.

— Я никогда не выходила замуж. Я была проституткой и больше десяти лет прожила в публичном доме. Отец Кристиана неизвестен даже мне. Я попросту забеременела от одного из клиентов.

Александр смотрел на нее во все глаза.

— Ты смотришь так, — сказала Шанталь, — словно впервые услышал о том, что на свете есть продажные женщины.

— Я знал, что они существуют. Но не предполагал, что собираюсь жениться на одной из них.

Ее взгляд был открытым и трезвым.

— Теперь ты меня презираешь?

— Я никого не презираю — ни проституток, ни преступников, ни нищих. Но я никогда не впускаю их в свою личную жизнь.

Шанталь почувствовала, что единственное спасение — в искренности и промолвила:

— Помнишь, ты сказал, что изменился после нашей встречи? Такое произошло и со мной. Я впервые полюбила и мечтала о том, чтобы ты был беден и незнатен, как и я, потому что мне была нужна только твоя любовь. Понятно, теперь о женитьбе речь не вдет, но ведь мы можем встречаться? Приходи ко мне хотя бы иногда, и я буду счастлива. Видишь ли, Александр, мне уже не хочется думать, достойна ли я любви, счастья, я просто желаю быть счастливой и любимой, вот и все. Разве любовь не уравнивает нас?

Он посмотрел на нее внимательнее и увидел ту женщину, что ездила с ним в замок, вспомнил ее тогдашний взгляд, ее улыбку и жесты. Он любил все в ней и все, что исходит от нее. Случайно встреченная на перекрестке жизненных путей, она стала близкой, любимой. И все же то, что было у него в крови, что составляло сущность его натуры, давало о себе знать. Он был из тех, кто лучше умрет с голоду, но не поднимет хлеб, валявшийся в пыли под ногами, из тех, для кого гордость и достоинство значат больше, чем человечность, а общепринятые условности — важнее чувств. Революции и войны уравнивают людей, но позднее все возвращается на круги своя.

И все-таки он не мог забыть о своих чувствах к этой женщине, а потому смягчился:

— Я должен подумать. Сейчас мне лучше уехать. Не волнуйся за сына, все будет в порядке.

Александр говорил холодно, деловито, и Шанталь чувствовала, как рвутся связывающие их внутренние нити. Чувствовала сердцем, душой. Она предприняла последнюю попытку:

— Пожалуйста, не уходи. Давай все обсудим, давай поговорим. Я расскажу тебе, как это началось и как закончилось и почему…

— Прошу тебя, — поморщившись, прервал он, — избавь меня от подробностей.

Шанталь выглядела беспомощной, растерянной. Александр подумал о том, что ни сейчас, ни прежде она не прибегала к особым ухищрениям и словам, каких можно ждать от женщин подобного сорта. Несмотря ни на что, он слишком хорошо понимал, что эта потеря будет невосполнимой ни для него, ни для нее.

— Я должен подумать, — повторил он и добавил: Прости.

— Я прощаю, — сказала она, понимая, что он не вернется. — Человек не может обижаться на то, что становится лишним. Богатые и высокородные неумолимы и жестоки. Таков закон их существования. И мы жестоки тоже, потому что иначе просто не сможем выжить. Потому нам нужно отгородиться друг от друга.

У него перехватило дыхание:

— Люси!

И тогда она сказала:

— Люси я была только для тебя. На самом деле меня зовут Шанталь.

Мари не знала, спит ли когда-нибудь Кристиан; во всяком случае, когда бы она ни открыла глаза, он всегда находился рядом, возле ее постели. Поначалу она не могла разговаривать, да и он мало что говорил, только держал ее руку в своей, и эта простая ласка утешала Мари больше, чем любые слова, вселяла бодрость и надежду. Он кормил ее и расчесывал волосы так осторожно и нежно, словно то были ниточки жизни, которые он боялся порвать.

Мари почти забыла о том, как часто в минувшую зиму испытывала жесточайший упадок духа и страх смерти, как, случалось, чувствовала на своих губах ледяное дыхание, как силы ее разума и души поглощали страдания.