Нужно ли говорить, что парень был изумлен предложением посетить мадам для беседы. Королева беседовала долго, правда, едва ли красавец понял, чего от него хотят, ну, кроме обычного… но он оказался весьма покладистым и довольно неглупым.

Жана отмыли, переодели и попытались облагородить не только внешность, но и манеры. Это оказалось не так-то просто, руки, привыкшие к работе топором или пилой, не желали выделывать изящные жесты, как того требовала мадам. О выражении чувств и говорить не приходилось.

Но загоревшаяся идеей воспитать собственного Аполлона, Маргарита не сдавалась. Как и договорились, обучение галантным манерам проходило за закрытыми дверьми, она попросту запиралась с Жаном на неделю в своих комнатах, допуская туда только мадам Шастильон, и заставляла бедолагу жить той жизнью, к которой привыкла сама. Жан был проще Клода Франсуа, считал требования королевы чистейшей блажью, а себя обязанным этой блажи подчиняться. Но в отличие от хормейстера, он не слишком переживал из-за неудачных попыток говорить комплименты, быстро оценил женские прелести своей воспитательницы и, в общем-то, был жизнью доволен.

Придворные, изумленные недельным отсутствием королевы, принялись злословить. Мадам де Шастильон стойко выдерживала все атаки, не позволяя никому проникать в комнаты Маргариты, но ей самой о сплетнях поведала:

— Мадам, при дворе пошли ненужные, порочащие вас разговоры…

Королева рассмеялась, махнув рукой:

— Обо мне уже столько болтали, что сильнее испортить репутацию просто невозможно. Пусть болтают!

Сама она просто упивалась ролью наставницы. Жана требовалось обучить поведению во всем, начиная от того, как держать себя за столом, до комплиментов дамам. Шастильон с изумлением слушала, как Маргарита учит подопечного выражать восхищение несуществующей грацией мадам де Равайак. Этого не понимал и сам Жан, но сказано восхититься грацией, значит, восхищался. Иногда такая покорность ученика раздражала королеву, устав от деятельности воспитательницы, она отправляла подопечного прочь, взяв с него страшную клятву никому и ничего не рассказывать. Жан удалялся с заметным удовольствием.

Поостыв и придумав какой-нибудь новый метод облагораживания сына плотника, Маргарита вызывала его снова и снова запиралась на неделю.

При этом с прискорбием приходилось констатировать, что за время отсутствия руки парня успевали зарасти заусеницами, а все внушенное — напрочь выветриться. Обучение начиналось сначала.

— Дайте сюда ваши руки. Что вы ими делали, под ногтями снова грязь, а кожа грубая, как подметка?!

— Работал, — без малейшего чувства вины пожимал плечами Жан.

— Ах, неужели нельзя было поберечься? Мы столько времени ухаживали за вашими руками! — в голосе королевы слышалось настоящее отчаяние, но и это не смущало Жана.

— Так ведь не могу я без работы.

Со вздохом королева начинала ухаживать за руками плотницкого сына снова. Бесконечные ванночки, смазывание миндальным маслом, перчатки на ночь… Маргарита вспоминала брата и посмеивалась: знал бы он, что его сестра ухаживает за руками простолюдина, как за своими! Пока заусеницы перевоспитываемого отмокали, сам он слушал поэзию Петрарки в исполнении королевы:

Настолько безрассуден мой порыв,

Порыв безумца следовать упорно

За той, что впереди летит проворно,

В любовный плен, как я, не угодив…

— Это Петрарка. Не нравится?

В ответ на невразумительное мычание воспитуемого Маргарита предлагала:

— Хорошо, послушайте Ронсара, это уже совсем близко и по времени, и по духу.

Когда уж старенькой, со свечкой, перед жаром

Вы будете сучить и прясть в вечерний час, —

Пропев мои стихи, вы скажете, дивясь: —

Я в юности была прославлена Ронсаром!..

Обучение продвигалось медленно, сын плотника оставался сыном плотника. Он терпеливей, чем хормейстер, сносил воспитательные порывы королевы, но было видно, что все это ему совершенно чуждо.

Однажды Маргарита принялась читать стихи с особенным вдохновением:

Я без любви не проживу мгновенья.

Зову любовь, надеюсь и горю…

Лишь в ней одной чудесных дней круженье…

Люблю тебя, а значит, я живу!

Жан решил проявить осведомленность:

— Мадам, Петрарка?

— Что?

— Стихи чьи, Петрарки?

— Мои, — почти горделиво ответила королева.

— Да ну? — едва ли плотник поверил. Оставалось только добавить «иди ты!».

Несколько мгновений Маргарита стояла, безмолвно глядя на хлопающего глазами подопечного, тот, видно, не мог решить, как ему реагировать на королевское творчество. Глупее ситуации не придумаешь, она даже решила, что лучше бы согласилась с авторством Петрарки, и вдруг… расхохоталась!

Королева смеялась с таким удовольствием и так заразительно, что в кабинет осторожно заглянула мадам Шастильон. Увидев сидящего в немом изумлении Жана и вытиравшую слезы Маргариту, фрейлина осведомилась:

— Мадам, что случилось?

Королева замахала руками на плотника:

— Ой, иди, иди, умоляю! Ты свободен.

Тот поспешил выскользнуть за дверь, гадая, чем же так насмешил мадам. А Маргарита никак не могла остановиться. Она вдруг увидела ситуацию со стороны: королева, ухаживающая за руками простого парня, обучающая его галантным манерам и читающая стихи с признанием в любви… И все это втайне, взаперти, когда придворные за дверью гадают, чем же там сутками занимается мадам с новым любовником, вернее, никто не гадал, все и так «знали». Никому же не могло прийти в голову, что можно сочинять стихи и срезать заусеницы вместо жарких постельных сцен.

— Мадам Шастильон, никто не должен узнать, чем мы тут занимались, пусть думают что угодно, только не правду! Иначе над нами будет смеяться даже не Франция, а вся Европа!

Теперь они хохотали до слез уже вдвоем. Слышавшие эти почти истерические рыдания королевы и мадам де Шастильон фрейлины решили, что мадам делится впечатлениями от мужской стати любовника-простолюдина. Но королева права, это куда лучше, чем правда.

Маргарита достала увесистый кошель с монетами:

— Передайте и скажите, чтоб исчез и больше не появлялся. Только пусть никому не рассказывает…

Жан, получив деньги, выполнил приказ своей воспитательницы с удовольствием, на замечание, чтоб молчал как рыба, усмехнулся:

— Само собой. Что я, дурак? Засмеют же.

И снова мадам и ее верная помощница-воспитательница хохотали до слез:

— И правда засмеют.

Маргарите пришлось прийти к неутешительному выводу, что талантом к изящным выражениям надо обладать, как и к написанию стихов.