— Не стоит волнений, господь отвел руку убийцы, но я знаю, кто эту руку направил, Генрих. Это Монпансье. Монах перед смертью сказал: «Она меня обманула». Я всегда знал, что эта змея нанесет удар.

— Сир, нужно быть осторожней. Разве можно оставаться наедине с чужим человеком в такое опасное время?

— Но он был в монашеской одежде. Я и сам когда-то очень любил белые одеяния этого ордена.

— Монашескую одежду может надеть кто угодно, это не значит, что он действительно монах.

— Он привез письма…

Утро и первая половина дня прошли спокойно, Генрих чувствовал себя почти героем. Наварра уехал обратно в Исси, сам король лежал, стараясь не двигаться. И вдруг…

Сильная боль скрутила живот, а горло перехватил спазм с последующей сильнейшей рвотой.

— Что это?!

С каждой минутой Генриху становилось все хуже, его рвало уже кровью. Врачи с ужасом констатировали, что кинжал все же задел брыжейку и началось внутреннее кровотечение. С таким бороться никто не умел, стало ясно, что король обречен.

По его распоряжению срочно отправили за Генрихом Наваррой. Тот примчался обратно и едва успел застать своего нового друга живым.

— Оставьте нас…

Придворные послушно отошли подальше, однако навострив уши. Генрих Наварра опустился на колени перед постелью умиравшего короля. Тот протянул слабую руку:

— Брат мой, я умираю. Вы единственный наследник, но Францией может править только католик, подумайте об этом…

Следом, чувствуя, что времени осталось совсем мало, Генрих де Валуа потребовал от всех военачальников и придворных принести прямо при нем клятву верности Генриху Наваррскому как будущему королю.

В последние свои минуты Генрих показал себя настоящим королем, разумным государственным деятелем, способным ради единства страны пойти даже на примирение с еретиком, как совсем недавно называл Наварру. Король сделал все, что оставалось в его силах, чтобы примирить, объединить Францию, забыв о себе и своей боли, король последние минуты потратил на спокойствие французов.

Почему же этого не сделать раньше, ведь, примирившись с Генрихом Наваррским и объединив усилия, он мог давным-давно противостоять Лиге или заставить Гизов принять религиозное многообразие Франции. Неужели ради начинающегося примирения (до полного оставалось еще девять лет религиозных войн) должны были погибнуть или умереть почти все участники противостояния — Гизы, Екатерина Медичи, сам король?

Тяжелое наследство он оставлял Генриху Наваррскому, очень тяжелое. Умирающий король понимал, что его не раз проклянут фанатики, которым едва ли придется по душе приход к власти протестанта, именно поэтому он и намекнул зятю на необходимость снова стать католиком…

Агония длилась долго, только в два часа ночи наступило освобождение от земных мук. Видя, как мучается король, невольно плакали все придворные и даже его преемник Генрих Наваррский. Если у Генриха де Валуа и были грехи (у кого их нет?), то своей мученической смертью он искупил большую их часть…

Короля Франции не стало, Генрих де Валуа умер! Да здравствует король Генрих де Бурбон!

Ничего этого пока не знали в Юсоне. На сей раз Маргарита не почувствовала трагедии, а потому была сражена наповал сообщением из Парижа об убийстве короля. Как бы она ни злилась на Генриха, как бы тот ни грозил «уничтожить эту дрянь», как бы ни позорил когда-то перед всем двором, это был любимый брат, тот, кого она когда-то познала и как мужчину.

Два дня Маргарита просто ревела, не слушая никаких уговоров. Только когда слез уже просто не осталось, а глаза опухли, пришла мысль о собственной судьбе. Теперь из всех ее противников остался только Генрих Наваррский, собственный муж, который вовсе не собирался ни считаться с женой, ни заботиться о ней.

Самой опасной противницей, несомненно, была королева-мать, но пока были живы Генрих де Гиз и Генрих де Валуа, у Маргариты была хоть какая-то защита. Брат не желал ее видеть, костерил на чем свет стоит, но ее смерти он не желал. А вот Генрих Наваррский не раз твердил, что был бы рад получить известие о ее удушении. Конечно, это могло говориться в угоду очередной любовнице, такое бывало и раньше, но кто знает, чего пожелает новый король Франции теперь? Получив корону, Генрих Наварра вряд ли согласится взять к ней довесок в виде Маргариты де Валуа. Жена и раньше не была ему нужна, а уж теперь тем более.

Маргарита лежала на постели, прижимаясь щекой к промокшей от слез подушке. Было жарко, даже здесь, наверху, где ветер выдувал все, что можно, припозднившийся летний зной заставлял, закрывшись от посторонних глаз, сбрасывать одежды, потому и королева лежала обнаженной под легкой простынкой.

Подумав над своей горькой судьбой еще немного, она решительно приказала принести поесть, сменить мокрую от слез подушку и постелить вместо обычных свои любимые простыни из черной тафты.

С аппетитом обгладывая фазанью ногу, Маргарита пыталась понять, что чувствует. Скорбь по брату уже ушла, оплакивай не оплакивай, Генриха не вернешь. Она осталась последней из семи детей Екатерины Медичи. Разве мог кто-то предсказать столь страшную судьбу потомству итальянки? Мадам Змея, как нередко называли королеву-мать, родила пятерых сыновей и пять дочерей, и только трое из рожденных умерли во младенчестве, что было редкостью для тех времен. Сама мать пережила восемь из десяти рожденных ею и увидела несчастья всех.

Теперь осталась только Маргарита, но и над ней нависла смертельная опасность.

Но Маргарита была истинной дочерью своей матери, хотя так не считала. Она умела приспосабливаться к любым условиям, не считая уступки унижением. К чему требовать чего-то, что едва ли получишь, если можно смириться и получить куда больше? Однажды она решила поиграть в политику. Выступила против тех, кто сильнее, но ее просто предали — сначала горожане, потом собственная мать. Больше рисковать Маргарита не желала.

Путь в Париж для нее закрыт? А нужен ли ей тот Париж, какой он теперь, — разоренный, всем недовольный? К тому же в Париже слишком хорошо помнят ее брата-короля и королеву-мать, хотя то, что она была возлюбленной Гиза, и то, что ее держали в Юсоне, могло бы помочь завоевать симпатии парижан… Над этим стоило подумать.

Но, приканчивая фазана, мадам уже поняла, что не будет завоевывать симпатии горожан, это слишком опасно, потому что их пристрастия переменчивы, в следующий раз ее не станут отправлять в Юсон, придушат на месте. Лучше подумать, чем может грозить приход к власти Генриха Наваррского и что из этого можно выгадать.

Вывод был не слишком утешительным — мужу она не нужна, зато вредна, как бы не попытался убить. Нет, Генрих не настолько глуп, чтобы держать у неприступных стен Юсона войска, но он может просто перекрыть ей доступ денег, это будет куда хуже…

Сколько ни думала, ничего умней пока, чем просто ждать, не придумала. Генриху не до нее, и он ничем не угрожает. Елизавета Австрийская средствами снабжает исправно, стены Юсона крепки, общество начинает складываться, даже хористы нашлись, и голоса у них хорошие… Часовню отремонтировали, продовольствия хватает… К чему с кем-то бороться? Позовет Генрих в Париж, она поедет, а на нет и суда нет…