Была и вторая причина, по которой Наполеон сделал паузу в своих сражениях и тактических начинаниях, отвлекся от них: 13 июля к нему приехала Жозефина.

К тому времени Наполеон уже явно перегрузил жену нежнейшими письмами, умоляя ее приехать к нему как можно скорее. «Я буду так счастлив, что сойду с ума, - пишет он ей о предстоящей встрече. - Италии недостает только тебя. Ты украсишь ее. По крайней мере, в моих глазах. Ты же знаешь: там, где рядом моя Жозефина, я ничего уже больше не вижу»[568]. Из другого письма видно, как он боготворит ее: «Я думаю сперва о тебе, потом уж обо всей природе. Любая твоя прихоть для меня - священный закон, а видеть тебя - верх счастья. Ты прекрасна, грациозна. На твоем лице написано, какая у тебя нежная, небесная душа. Обожаю в тебе все!»[569]

Жозефина долго откладывала свой отъезд к мужу, развлекаясь с Ипполитом Шарлем и не желая расставаться ни с любовником, ни с Парижем. Наполеон даже воззвал к брату Жозефу, который тогда был в Париже: мол, поторопи ее! «Я люблю ее до исступления и не могу больше оставаться вдали от нее, - так он писал Жозефу. - Если она разлюбила меня, мне больше нечего делать на земле»[570]. Жозеф всполошил П. Ф. Барраса, а тот потребовал, чтобы Л. Карно «успокоил Бонапарта» и чтобы Директория спровадила Жозефину к мужу. Ведь получалось, что «судьба дальнейших завоеваний в Италии зависела от того, будет ли спать в одной постели с Бонапартом его жена», - так передает ход мыслей Барраса Андре Кастело[571].

В результате 24 июня «в крайней подавленности, заливаясь слезами и рыдая, как если бы шла на казнь» (по свидетельству очевидца), Жозефина после обеда, устроенного в ее честь Директорией, села в карету дальнего следования. «Но стоило карете отъехать, - рассказывал тот же или другой очевидец, - как слезы ее мгновенно высохли. Еще бы! - напротив нее, касаясь своими коленями ее колен, сидел ее веселый красавчик Ипполит»[572]. Да, она взяла с собой в дорогу к мужу своего любовника! Вместе с ним ехали два очевидца этой сцены - Жозеф Бонапарт и Андош Жюно.

13 июля Наполеон встретил свое обворожительное «маленькое чудовище» у городских ворот Милана и сопроводил к себе во дворец Сербеллони. «Он настолько обезумел от желания, - красочно описывает эту встречу А. Кастело, - он так пылко думал о ее дивном теле с его бугорками и ямочками, что только и прижимал ее все крепче и крепче к себе и даже не заметил возле своей жены этого красавчика Ипполита Шарля... Более того, первые два дня ее пребывания в Милане тот не будет отходить от его жены, а Наполеон пригласит ее любовника пообедать за своим столом и побалагурить в своем салоне»[573]. А вот мопса Фортюне, которого Жозефина тоже привезла с собой (!), Наполеон заметил (еще бы не заметить, если мопс первым делом зло облаял «чудо-генерала»!), но нежные объятья и поцелуи Жозефины доставили ему такое блаженство, которое даже Фортюне не смог отравить.

Счастьем той долгожданной встречи с Жозефиной Наполеон мог беспрерывно наслаждаться лишь двое суток. Кстати, не только в постели, везде. Один из его адъютантов рассказывал о нем озадаченно: «В карете он позволял себе с женой супружеские вольности, зачастую повергавшие в смущение нас обоих - Бертье и меня. Но с непосредственностью, свойственной его натуре, он проявлял столь искреннее чувство, что мы ему все прощали». Двое суток пролетели как две минуты. Уже 15 июля Наполеон отбыл в действующую армию к Мантуе, оставив жену на попечении Жозефа и (невольно)... капитана Шарля. Без нее, ему кажется, он не может прожить и дня. Теряя голову, он зовет ее к себе на боевые позиции: «Когда ты сможешь приехать ко мне? Смотри, я сам приеду за тобой в Милан. Тысяча поцелуев, таких же пылких, как мое сердце, таких же чистых, как ты». И далее в том же письме; «Если бы тебя можно было заключить в моем сердце, я посадил бы тебя в эту тюрьму»[574].

Но Жозефину боевые действия не интересовали, напротив, отпугивали. В Милане она обрела второй Париж: давала балы, веселилась на празднествах, которые устраивали для нее во дворце и садах миланские власти; принимала в роскошных апартаментах Сербеллони гостей, среди которых были кроме французских чины венецианского дожа, великого герцога Тосканы, Сардинского короля с их женами и любовницами. Главное, всегда рядом с ней был Ипполит Шарль.

Ежедневно являвшиеся к ней курьеры с письмами от Наполеона начинали надоедать ей, поскольку отвлекали ее от Шарля. Правда, она беспокоилась о муже, но не потому, что он рисковал своей жизнью на войне. «Муж не то что любит меня - обожает, - писала она тогда из Милана в Париж Терезии Тальен. - Боюсь, как бы он от этого не рехнулся»[575]. Возможно, она сделала такое признание «Богородице Термидора», прочитав вот это письмо Наполеона: «Без тебя, твоего сердца и любви для твоего мужа нет ни счастья, ни жизни. Боже праведный! Как я был бы счастлив, если бы мог присутствовать при твоем очаровательном туалете и видеть твое плечико, твою белую упругую грудку . Верь, не забываю я и маленькие прогулки в темную рощицу... Я целую тебя в нее тысячу раз и с нетерпением жду, когда окажусь там. Я весь - твой. Жизнь, счастье, наслаждение - все даешь мне только ты. Жить в Жозефине - значит жить в Елисейских полях. Целую тебя в губы, в глаза, в плечо, в грудь, везде, везде!»[576] Собственно, в каждом его письме, как заметил Ф. Массон, «дождь поцелуев, осыпающий каждый изгиб ее, боготворимого им тела»[577].

Между тем «вся армия, весь город», по мнению Гертруды Кирхейзен (должно быть, это явное преувеличение), скажу так, многие и в армии, и в городе Милане знали о прелюбодеянии мадам Бонапарт с каким-то капитанишкой. А близкие к Наполеону люди - и о равнодушии Жозефины к мужу («чудо-генералу»!). Среди этих людей оказались тогда в Милане не только брат Наполеона Жозеф, но и его сестра Полина, которая приехала к брату вместе с матерью и успела очаровать всю «когорту Бонапарта». Жозефина в те дни не могла без гримас ревности слышать, как солдаты ее мужа поют:

Что касается мамы Летиции, то она, с ее моральной строгостью, сразу невзлюбила ветреную Жозефину и упорно называла ее «мадам Богарне». Все они переживали за Наполеона и пытались открыть ему глаза на супружескую неверность его «маленького чудовища», вернуть его из «Елисейских полей» на миланскую землю.