ее из войны [Trumpener 1968:142–151]. Тогда правительства Центральных держав направили неофициальных эмиссаров к Марии Васильчиковой, русской фрейлине, лично знакомой с Романовыми и встретившей начавшуюся войну в своем австрийском имении. По просьбе пожаловавших к ней «более или менее влиятельных лиц» Васильчикова написала Николаю II, императрице Александре Федоровне и Сазонову – всем с предложением заключить мир[606]. Таинственные гости – «два немца и один австриец» – подчеркивали, что «ни здесь в Австрии, ни в Германии нет никакой ненависти против России, против русских <…> но, правда, [есть] ненависть огромная к Англии». Они, продолжала Васильчикова, заявили, что считают Николая «не только царем победоносной рати, <…> но и царем мира», и восхищаются его деятельной ролью в устроении Гаагских мирных конференций 1899 и 1907 годов. Васильчикова упоминает о довольно туманных, но вместе и обширных уступках России, а в ответ на прямой вопрос о Дарданеллах она услышала в ответ: «…стоит русскому царю пожелать, и проход будет свободен». Письмо осталось без ответа. Последовал новый визит «влиятельной» троицы, и 30 марта Васильчикова вновь написала Николаю. Вновь передав царю все прежние похвалы, она теперь писала, что «из секретнейшего источника» Центральным державам известно, что за спиной у России Великобритания обеспечивает собственные интересы, как то: «намере[вается] себе оставить Константинополь и создать на Дарданеллах новый Гибралтар», а также ведет «тайные переговоры <…> с Японией, чтобы отдать последней Манчжурию». Берлин же и Вена берутся гарантировать, что разрешение вопроса о проливах «будет <…>, конечно, не в пользу Англии, а России»[607]. Ответа из России вновь не последовало. Еще ранее, также в частном письме, подобное зондирование предпринял австрийский принц; оставив его письмо без ответа, Николай и Сазонов предпочли проигнорировать и эти[608]. Оба они оставались привержены союзу с Великобританией и Францией и не сомневались, что Россия будет в безопасности, лишь сокрушив германскую военную машину, но никак не соединившись с ней. Подобные письма представлялись им поэтому лишь выражением неуверенности вражеских государств в собственных силах.

Этим же они руководствовались и в отношении дальнейших частных призывов к миру, вроде полученного 27 мая нового письма Марии Васильчиковой. Здесь она описывала свои беседы с немецким статс-секретарем по иностранным делам фон Яговом, а также посещение лагеря с русскими пленными, которые, по ее словам, «почти все говор [или]: „Грех сказать, чтобы нас обижали, только <…> так и тянет на родину <…>; а что слыхать, скоро мир?“» Русские интересы в Дарданеллах будут с лихвой удовлетворены в случае согласия с Германией – Англия же «не истинный друг России»[609] и сама ищет господства в Черном море. Также фрейлина предложила немцам в дальнейшем передавать сообщения при посредстве брата императрицы – великого герцога Гессенского Эрнста Людвига [Farrar 1978: 19]. Тот согласился и 30 апреля послал сестре письмо, где среди прочего предлагал Николаю «совершенно частным образом» направить своего представителя в Стокгольм, где бы с ним мог повидаться доверенный человек «Эрни» и они совместно уладили бы разногласия между своими государствами[610]. Великий герцог, конечно, выдвигал означенную идею в качестве своей собственной, однако звучала она совершенно схоже с ранее предложенной самой Васильчиковой – и не только в том, что в обоих случаях подчеркивалось, что Германия враждует отнюдь не с Россией, а с Англией, но и в одинаковых попытках сыграть на сострадании Николая к русским пленным. Очевидно, немцы инспирировали и это послание [Farrar 1978: 19]. Николай и Сазонов твердо хранили приверженность союзным обязательствам. Когда же Васильчикова прибыла в Петроград, чтобы лично воззвать к миролюбию царя, Николай II распорядился выслать ее в Черниговскую губернию и лишить придворного звания.

Но немцы не оставляли попыток посеять раздор между Россией и ее союзниками. В июле российскому послу в Стокгольме А. В. Неклюдову стало известно о некоей беседе, имевшей место между «одним русским» и прибывшим для этого из Берлина директором Deutsche Bank Монкевицем, в ходе которой последний «высказал горячее пожелание берлинских правительственных кругов добиваться отдельного мира с Россией». Германия, говорил он, «готова предложить России для замирения» Константинополь и проливы, а Турцию вознаградить Египтом, который будет отнят у англичан. Неклюдов скептически резюмировал свое донесение министру, отметив, что «в Берлине сильно озабочены дальнейшим течением войны и конечными ее последствиями». Скептицизм посла оправдался спустя еще неделю, когда он получил более подробные сведения о том разговоре с Монкевицем[611]. Так, банкир заявил, что Германия готова к тому, чтобы проливы сделались русско-турецко-германской демилитаризованной зоной, но предостерег Россию от промедления, ибо в противном случае германские войска продолжат начатое движение, результатом которого будет занятие русских городов – в последнем случае «общественное мнение Германии, вздутое победой <…> не поймет столь больших уступок в пользу России»[612]. Неклюдов видел здесь явные поползновения рассорить союзников между собой[613].

В подобном неоднозначном положении проблема Константинополя и проливов пребывала на момент отставки Сазонова, вынужденного оставить министерское кресло ввиду разногласий с царем и консерваторами как при дворе, так и в правительстве. Сазонов попал в опалу по причине настойчивых попыток развернуть в правительстве работу над довольно либеральным законопроектом, предусматривавшим дарование Польше широкой автономии[614]. Но и без того он уже на протяжении достаточно долгого времени отдалялся как от императорской четы, так и в целом от правого крыла. Этому было две веские причины: во-первых, министр был категорически против решения Николая летом 1915 года принять верховное главнокомандование русскими войсками; во-вторых, он прямо отстаивал необходимость назначения царем такого Совета министров, который был бы подотчетен Думе, что являлось явным посягательством на царскую власть, довлеющую над правительством [Яхонтов 1926: 15-136][615]. Министр иностранных дел был отнюдь не одинок ни в первом, ни во втором, но был среди наиболее искренних.

Мало что переменилось и в следующие несколько месяцев при его преемниках: война неукротимо продолжалась, а внутренний порядок неумолимо угасал. Сазонов оставил российскую внешнюю политику в неплохом положении, но со значительными темными пятнами. Основываясь на предположении, что русским интересам с наибольшей силой послужит Тройственная Антанта, а не дрейф в сторону Центральных держав, Сазонов всячески подталкивал страны альянса к союзным договоренностям. По иронии, из всех трех союзных держав именно России не было суждено исполнить взятые на себя обязательства: она нарушила их – пусть уже и при революционном большевистском режиме, – заключив сепаратный мир с Германией. В столь радикальную смену режима, возможно, внес свой вклад и Сазонов, и этот вклад состоял в его величайшей победе, добытой в этой войне: строгих гарантиях Великобритании и Франции всецело