Один номер – директорский – Ильич оборудовал кондиционером. Они не поспевали за временем. Кондиционер был здоровенным старым ящиком, который дребезжал, регулярно тек и уже не реагировал на пульт управления. В номере обои поплыли давно – Федор склеил концы скотчем и отчитался. Шнур стелился по балкону. В работающем состоянии кондиционер тарахтел, пыхтел, плевался и орал. Инна Львовна проводила экскурсии на террасе, и ей приходилось перекрикивать эти звуки. На нижнем этаже прыгала по полу стиральная машинка и тоже гремела внутренностями и возмущалась. Инна Львовна еще в прошлом сезоне просила на время экскурсий обязать проживающих отключать кондиционер и запретить Галине Васильевне пользоваться стиральной машиной.

Многие отдыхающие возмущались – почему в том номере есть кондиционер, а в других нет? Ильич закупил вентиляторы, но отдыхающие требовали кондиционеров.

Все менялось. Тетя Валя опять переживала. В соседней столовой поставили столики на улице, и народ стал туда ходить. Кому нормально – сидит на улице, кому жарко – в зале, под кондиционером. Кассиры и подавальщицы всем желают «приятного», а чего приятного – непонятно. Кофемашину новую поставили. Да чтоб у них эта машина сломалась! Еще выдумали и переписали названия блюд. У тети Вали – «рыба в кляре», а у конкурентов «золотая рыбка». У тети Вали «мясо под майонезом», а в той столовой – «обед капитана».

– Галя, ну ты мне объясни! – возмущалась тетя Валя. – Они что, не видят, что это тот же майонез? Они дебилы совсем? Какая «золотая рыбка»? Тьфу, даже слышать противно! Им не противно?

– Нет, люди хотят не только чтобы было вкусно, но и подачу.

– Да пошли они в жопу со своей подачей! Какого хрена я буду называть кусок старой говядины «стейком Нью-Йорк»?

– Тебе жалко, что ли?

– Мне совестно. Понимаешь? Если я жарю блины на молоке, то это «блины на молоке». А у них? «Блинчики детские»!

– Поэтому у них и народу больше.

– Кто понимает, тот ко мне ходит. Знаешь, как они кашу геркулесовую называли? «Каша чемпиона»! Да чтоб их перекосило от наглости! Они маргарин в кашу бухают, а я масло сливочное! У нас дешевле! А люди думают, что если дешевле, то хуже. Дебилы!

Тетя Валя оставалась таким же атрибутом старого времени, как баклан Игнат на окне, как памятник Ленину в бывшем пансионате, как старые общие душевые. Как Инна Львовна, которая в последнее время была влюблена в Шаляпина. Она показывала репродукции в книжках, заламывала руки и рассказывала отдыхающим о певце как о потерянном возлюбленном. Давно пережив климакс, она стала немного спокойнее. Но Серый ее боялся как огня. Баклан срывался с подоконника и улетал с гневными всхлипываниями. Вань-Вань пристрастил Инну Львовну к винцу полусладкому. Раньше она ни-ни, только «брют» по праздникам. Выпивающих женщин считала порочными и очень гордилась тем, что «вино ей невкусно». А тут распробовала. И сидела с Вань-Ванем за пластмассовым столиком под шатром, где катамараны напрокат выдавали, и с удовольствием «употребляла».

– Надо было тебя раньше споить, – шутил Вань-Вань. – Как выпьешь, так нормальной бабой сразу становишься.

– Я всегда была такой, – заявляла Инна Львовна.

«Ничего, и этот сезон переживем. Все нормально. И не такое переживали», – думали тетя Валя, Галина Васильевна, Виктор Ильич…

А тогда Виктор зашел к Рашиду Камильевичу и увидел, как тот берет бумажку с одного края стола и перекладывает на другой край. В другую стопочку. Потом берет очередную бумажку и перекладывает.

– Рашид Камильевич, слушайте, если что, то он первый на меня попер…

– Не мешай.

Директор пансионата продолжал перекладывать чистые листы бумаги из одной стопки в другую.

– Ладно, я завтра зайду, – сказал Виктор, решив, что Рашид Камильевич перегрелся.

– Присаживайся, – велел директор. После чего вытащил спичку из коробка, чиркнул и бросил в только что сформированную новую пачку. Бумага вспыхнула. Рашид Камильевич с улыбкой смотрел, как полыхает не только бумага, но и другие документы. Виктор бросился к тумбочке, схватил графин с водой и вылил на стол.

– Что-то горелым пахнет, – сказал директор. – У нас с пожарной безопасностью как? Не дай бог, проверка. Ты, Вить, проверь огнетушители.

Он снова чиркнул спичкой и бросил на стол. Спичка зашипела, попав в воду.

Виктор догадался достать из шкафа бутылку коньяка и налил директору полный стакан. Тот послушно выпил.

– Рашид Камильевич…

– Что? – удивился тот.

– Вы что?

– Я? Вить, ты бы уезжал. Давай я тебе командировку подпишу. Или отпуск. Или нет, я себе командировку выпишу. Или лучше в отпуск уйду.

– Сейчас сезон. Как тут без вас?

– Ну да, сезон. Тогда ты уезжай.

– Да не надо мне. Зачем?

– Ну да, зачем…

– Что случилось-то?

– Ты это, не волнуйся. За Галю и детей не переживай. Галю я возьму уборщицей. Зарплата – тьфу, но премии ей буду выписывать. Она пойдет? Уборщицей?

– Куда она? Она ж со Светкой.

– А пусть со Светкой. Светка тут играть будет. И Славика тоже пусть приводит. Кто-нибудь за ними присмотрит. Я уж попрошу. Или в садик. Да, лучше в садик.

– Да зачем? Я ж работаю!

– Ну да, это я так, на всякий случай. Но ты не волнуйся.

Виктор и не собирался волноваться. И только потом понял, с чего вдруг Рашид Камильевич умом тронулся и чуть кабинет не поджег. Он многое пережил и многих. Но такого страха не испытывал никогда. Тот мужик, которого Виктор уложил, оказался другого сорта. Не чиновник Сазонов, а из прокуратуры. При звании. Такие тычков под ребра не прощают. Такие привыкли сами пинать ногами и смотреть, как жертва корчится под каблуком. Такие не прощают, а мстят. Осознанно, сознательно, с садистским удовольствием.

Был суд, и Виктору дали два года. Прокурор просил пять, но учли наличие несовершеннолетнего ребенка. И хорошую характеристику с места работы, которую Рашид Камильевич, рискуя собственным положением, а то и жизнью, дал Виктору. Не предал, хотя мог. Не предал и водила, мальчишка совсем, который, отчаянно потея, признался, что шеф первый на Виктора набросился. И что был в нетрезвом состоянии. Мальчишка был запуган до смерти, но встречаются такие – которым совесть дороже места. Этот оказался из честных, правдивых. И смелых, что немаловажно. Или еще дурной, по молодости вправду верил в правосудие. Виктор так и не узнал, что с мальчонкой потом случилось. Он-то московский был, не местный. Может, и сгноили, а может, выплыл. Должен был выплыть.

Прокурор настаивал на обвинении и предъявил еще одного свидетеля. Инну Львовну. И та, конечно же, рассказала об увольнении после предыдущего инцидента, о котором ей, к огромному сожалению, неизвестно, но инцидент точно был. Зато Инна Львовна во всех подробностях поведала о том, что Виктор Ильич ведет аморальный образ жизни, проживая с женщиной незарегистрированным браком, что отобрал у матери ребенка, которого доверил сожительнице. Не забыла Инна упомянуть и о покровительстве новым странным художественным веяниям в виде скульптуры фигуристки, которая нарушает исторический облик парка. Инна Львовна торжественно объявила, что и пяти лет Виктору Ильичу будет мало. Лучше десять, чтобы зона его перевоспитала. И прокурор уже потирал руки, но тут Инна, которая должна была уже замолчать, вошла во вкус. И назвала фамилию Сазонова, которую где-то услышала, но точно не знала, в какой связи. Однако решила добавить, чтобы и с этим разобрались.