Смущенно извиняясь, он спрашивал:

– Два часа, Юль, переживешь?

Юля смеялась:

– Да мокни, Иван Игнатьич! Хоть до завтра валяйся!

Игнатьич тут же грустнел и с тяжелым вздохом отвечал:

– Не, до завтра не выйдет. Моя-то меня, того, четвертует.

– Боишься ее? – удивлялась Юля.

Игнатьич, бывший буровик, мужик здоровый и крепкий, густо краснел.

– Боюсь, – признавался он. – Она у меня такая! Ка-а-ак двинет! Рука будто колода. И давай орать как подорванная! Так орет, что соседи магнитофон запускают, только б не слышать.

– Крепкая у тебя женщина, – улыбалась Юля. – Повезло тебе, а?

Игнатьич с гордостью кивал:

– А то! Она ж у меня директор, важная цаца.

Директор чего, выяснить не удавалось – Игнатьич тут же сворачивал с темы. Ну да бог с ним, смешной он мужик. Смешной и незлобный.

В дни, когда Игнатьич пил, а затем отмокал, Липочка из комнаты не выходила. Сидела тихо, как мышь, наверное, боялась. Пару раз Юля стучалась – жива ли? Липочка приоткрывала дверь и, испуганно моргая, удивлялась.

– Вы за меня беспокоитесь, Юленька? – И в ее почти бесцветных глазах закипали слезы.

Наконец Игнатьич, с огромным рюкзаком, полным провизии, чисто выбритый, посвежевший и бодрый, уезжал к любимой. Липочка выползала из норки и, испуганно оглядываясь, словно боясь встречи с тенью Игнатьича, мелкими шажками семенила на кухню, чтобы сварить свою овсяную кашу.

Коридор в старом сталинском доме был широченным. Девчонки играли именно там – Машка гоняла на велосипеде, Светка ковырялась с кубиками. Дети ссорились, обижались, рыдали по очереди, попеременно и вместе – еще дружнее. Юля выскакивала из комнаты и устраивала разборки.

Коридор был огромным, но не станешь же там есть и спать. А в комнате пробирались бочком – две детские кроватки, их с Димой раскладной диван, обеденный стол, четыре стула, книжные полки и шкаф для одежды. Телевизор приткнули на подоконнике, широком, как спальное место. Смотрели без звука – дети.

В один из приездов Игнатьича Юля завела разговор о сдаче его комнаты. Тот думал недолго:

– Не, Юль. Прости! Это ж моя… свобода, понимаешь? Скопычусь я, Юль.

Вот тогда и задумались о собственной квартире. Во-первых, можно продать комнату. В-вторых, подзанять денег. Наверняка сколько-то есть у теток, и они не откажут. Тома бережливая, лишней копейки не потратит. Да и у мамы наверняка имеется. Советские люди, пережившие многое, привыкли держать копейку на черный день. Только беспечная Верочка не думала о насущном – для этого у нее была Тома. Дима уверял, что и его помогут, нет даже сомнений. Стали вникать, что да как.

К выбору района подошли основательно – все-таки первое собственное жилье. Дом уже строился – у Воронцовского парка и Воронцовских прудов. Шикарное место для прогулок с детьми. Бывшая усадьба князей Репниных, конечно, была разрушена почти до основания – от прежней жизни остались только парадные ворота и остовы хозяйственных помещений. Зато пруды и деревья остались. К тому же усадьбу и парк принялись восстанавливать.

По воскресеньям ездили на «объект» – так они называли свой будущий дом. Смотрели, как он растет, как поднимаются этажи, бродили по гулким бетонным коридорам и будущим комнатам, представляя, как и где разместятся.

Дом вырос за полтора года.

Ремонта не требовалось. Конечно, хотелось поменять и обои, и двери, но разве в них дело?

Как зачарованные, они ходили по комнатам, гладили стены, выглядывали из окон, включали воду на кухне и в ванной и молча переглядывались. От счастья не было слов.

Да и вообще вся их совместная жизнь, личная, интимная, бытовая, нелегкая и суетливая, связанная с рождением дочек, вечной нехваткой денег, долгами, была одним огромным, сплошным и невероятным счастьем, о котором можно было только мечтать – так жили немногие.

Весь последующий год выдался очень суетливым и хлопотным, и все же невероятно радостным – переезд, покупка мебели, люстр, занавесок – словом, самые приятные хлопоты в жизни каждой семьи, и особенно женщины.

В мае отвезли девчонок и маму в Коломну, в июне к ним на подмогу отправилась свекровь. Молодых отправили в трехмесячный отпуск: «Устраивайтесь, расставляйте мебель, развлекайтесь, пока мы живы и в силах».

Это была свобода! Юля смеялась, вспоминала соседа Игнатьича: «Свобода, оно, Юлек, самое главное!» Но быстро начинали тосковать по своим и срывались в Коломну.

Там были свои интриги – а как же без них? Тома и мама бились по хозяйству, а свекровь отвечала за «интеллектуальное развитие детей», мучила ленивую Машку ежедневным чтением и математикой, мама и тетка поджимали губы: не дает ребенку прийти в себя!

Верочка стала совсем блаженной, целыми днями разговаривала со своими цветами.

Споры возникали и из-за еды – Тома пекла бесконечные блины и пирожки, тут мама объединялась со сватьей, и вместе они выступали за здоровое питание. Тома обижалась и уходила к себе.

В общем, обычная жизнь, где все любят друг друга, но все имеют свое личное мнение.

По вечерам Юля сидела в кресле-качалке и, прикрыв глаза, отдыхала.

Из дома доносились скандальные выкрики характерной старшей, нытье маленькой, уговоры и увещевания бабушек и призывы миролюбца Димы «вести себя хорошо».

Звякали чашки и блюдца, раздавался шум воды, и разносились запахи готовящегося ужина.

Счастье. Как сладко и страшно! За всех, за всех этих людей, бесконечно родных и любимых – мама, Тома, Верочка. Свекровь, муж. Девчонки! Самые любимые, самые-самые! И никого нет дороже.

«Господи, только дай им, моим дорогим и любимым, здоровья! – шептала Юля. – Дай им сил, терпения, огради их от бед и несчастий! Дай им, пожалуйста, долгие годы в здравии и покое! Как я люблю их! Как я боюсь за всех них!»

* * *

Юлия Дмитриевна Попова работала нотариусом.

Маша Попова оканчивала одиннадцатый класс и собиралась поступать в юридический, по стопам мамы. Хотя Машу Попову юриспруденция не увлекала. Впрочем, как и все остальное. К наукам Маша была равнодушна – мечтала стать актрисой, но признаться в этом стеснялась: знала ведь, что засмеют! И прежде всего мама, известная насмешница. Потом подключится папа – он всегда заодно с любимой женой. Потом присоединится и мелкая, Светка, куда без нее? Эта тоже язва будь здоров, в мамочку. Бабушка Лена, тоже критиканка, наверняка не одобрит – актриса? Еще не хватало! Тома наверняка испугается. Верочка… Той вообще все равно – она давно живет в своем странном мире. Почти бессловесная, тихая, нежная и страшно ранимая, Верочка вся в цветочках и лепестках – сама как хрупкий, непрочный, уязвимый и ломкий цветок. На Верочкино мнение давно никто не обращает внимание – живет себе, и слава богу. Остается только бабушка Олечка, папина мама. Вот она всегда на Машкиной стороне. С бабушкой Олечкой можно всегда вступить в тайный сговор, но вряд ли в этом случае – не пойдет трусливая Олечка на конфронтацию с невесткой и сыном. Побоится.