Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мерзкая мысль вклинилась непрошенной гостьей: что было бы, не будь нас? Прорвись сюда царенатцы, уничтожь не только тех, кто на передке, но и последнюю линию обороны? Будет здесь смех, по-детски беззаботные обиды, улыбки? Представилось на миг, как безмерно жирный царенатец, разодетый по последней моде, тащит на поводке мальчишку — вещь. Игрушка, питомец…
К горлу подкатил ком, поспешил прогнать злое наваждение. Меж лопаток побежали холодные мурашки, я стиснул кулаки, устремил взгляд в самое небо. Как в детстве пообещал, что умру, но не допущу подобного. Как завещал погибший под Ржевом дед…
— Бушь?
Не сразу понял, что вопрос обращен ко мне. Улыбчивый старикан со всколоченной бородой и непомерным добродушием к незнакомцам.
— Третьим бушь?
Хотел отказаться — не получилось. Пошел следом. Рюмка, хрустящий огурец, картошечка. Ух, хорошо, совсем как раньше.
Подскочила девчонка — пухлая, румяная, кровь с молоком. Жаждала танца, внимания и мужских рук. Раз просит, почему нет? Обоим хорошо, а потом… будет ли потом?
Она жаждала продолжения: приглашала заглянуть к себе домой, заманивала китайским чаем с плюшками.
Чуть не согласился, передумав в последний момент. Зачем ей вояка, который через неделю уедет на фронт? Пусть вон с пареньком замутит, а я дома полежу. Девушка не слишком расстроилась, помахав мне платочком на прощание.
Прошел мимо отделения полиции, чуть не охнул — то самое, куда меня притащили после стачки с Вербицким. Знакомый УАЗик, схватившийся за сердце СанСаныч, глядел на меня, словно призрака увидал. Круглые глаза, выпавшая махровая тряпица, полетел наземь баллон чистящего средства. Испугался или обрадовался? По лицу и не понять.
— Максим?
Удивление превратилось в улыбку. Не в испуганную, довольную. Будто лично он меня грудью во время атак прикрывал. Выкатился из-за капота, широко расставил руки. Не знаю, как реагировать на этот жест. Ответил на его приветствие дружескими объятиями, старый мент похлопал по плечам. В конце концов, он меня в отделение привез, да не он ТУДА отправил.
Его лицо на миг изменилось, появились тревожные морщины. Отпрянул, словно от прокаженного.
— Ты… ты что же? Сбежал?
В самом деле. Сколько я там пробыл у Бейки? Месяц? Может, чуть меньше — и уже вернулся из десятилетнего заключения.
Вместо ответа достал подписанное Бейкой письмо, протянул ему.
Напялил очки на нос, развернул лист, прочистил горло: ожидал от меня чего угодно, но не такого жеста. Улыбка вернулась на старое лицо.
— Так это про тебя, что ли, по телевизору все уши прожужжали? Ну Макс, ну хват! Знал бы твой отец, сейчас бы мы с ним по чарочке вдвоем разбодяжили, вспомнили былое, эх!
Тут же спохватился, хлопнул себя по коленям.
— Чего ж стоим-то? Айда в машину! Инка-то, ух, Инка-то как обрадуется!
Вспомнил про кошкодевочку. А ведь даже не написал ей, что возвращаюсь домой. Устыдился: она мне письмо прислала, а я ни строчки в ответ.
— А работа?
— Героя с почестями везу! Личным кортежем! Что, как не моя работа, а, Потапов?
Согласно кивнул, нырнул в узкий салон милицейской машины. Надеюсь, хоть без мигалок поедем. СанСаныч тяжело забрался внутрь, завел машину. Радость сменилась молчанием: в настроении старик оказался переменчивей любой девчонки. Хотел завести с ним разговор — ничего не шло на ум.
Вырулили. Машина, скрипя, тащилась по дороге. Встречные водители спешили уступить дорогу — то ли боязни ради, то ли уважения для.
— Меня за тебя жена чуть поедом не съела, Максим.
— Да?
— Она ж тебя еще сорванцом помнит. Сказала, что сгубил мальчишку…
«Вот что, Потапов. Надоел ты мне своими выкрутасами хуже горькой редьки. Пихну тебя сейчас во временную. Бумагу напишу — так, мол, и так. Нет сил терпеть! А там уж — как знаешь».
Слова всплывали, будто из прошлой жизни, звучали отдаленным набатом в голове.
— А я ведь тогда на тебя ничего не писал. Хотел тебе в тот вечер сказать, да как-то все забылось. От расстройства-то.
— А кто написал?
— Вербицкий, что ему в жопе чесалось. Ты сам подумай, Макс: я бумагу на отгул неделями подписываю, подписи от начальства дождаться не могу. А тут вишь — сразу остроухого в погонах прислали!
Да уж, вспомнилось. Не человек — государственная машина.
— Про «где был» уж спрашивать не буду. Сам не захочешь, да и мне на старости ни к чему.
Он прав. Ни к чему.
Уныло смотрел в окно, слушал, как передо мной, словно мальчишка, оправдывается пожилой человек. Чувствовал себя не в своей тарелке.
— Со мной там девушка в камере была.
— Девушка? — нахмурился, не понимая, о чем я. Вспомнив, чуть не отпустил руль. Хлопнул себя по лбу. — А, эта-то? Зеленая, что ли?
— Она самая.
Расстроенно выдохнул, отвел взгляд. Как будто знал следующий вопрос.
— Забрали ее, как и тебя. На сборочный пункт. Говорят, тоже какому-то благородному насажать успела. А уж дальше мне бумаг не носят, не докладывают. А зачем спрашиваешь, понравилась?
Отрицательно покачал головой. Пожал плечами, простому любопытству не нужны оправдания. Хотелось верить, что на нее был спрос, не расстреляли. Интересно, кому из нас повезло больше: ей или мне? Ухмыльнулся, спросил у себя же: откуда столь извращенное представление об удаче?
Москва от привычной отличалась застройкой. Почему-то вспомнил про сказку, рассказанную командующей.
— СанСаныч, а где площадь Восьми, знаешь?
— А ты стервец, Максим! Шутить изволишь? Не я ль тебя еще года три-четыре назад ловил за то, что ты на спор мраморные прелести там мацал?
Напряг чужую память, та была пуста — ничего от нее не осталось. Саныч вдруг унял собственную шутку, вновь прочистил горло. Извинился.
— Прости старого дурака, Максим. Там, откуда едешь, наверное, все что угодно позабудешь, не то что про площадь. Съездить туда хочешь? Тебя надолго отпустили-то?
— На неделю, — ответил лишь на последний вопрос. — Вручат награду, немного отдохну — снова назад.
Старик выдохнул не без сожаления.
Увы, даже героев не отпускают навсегда. Их в особенности, а то ж кто воевать-то будет…
— Ты за Инку-то не переживай, все с ней здесь хорошо, захандрила, правда. Ну, ключи-то у меня есть, приходил к ней, когда придется. С женой говорил: хотели ее к себе забрать. Ты не подумай, не чтоб она у нас убиралась-готовила, но ведь одной ей там страшно! Девчонка-то из твоей квартиры, считай, всю жизнь носа не казала, мира совсем не знает. От реальности оторвана, как школьник!
— А чего захандрила?
— А сам-то как думаешь? Ты ж ей хозяин, после того как матери с отцом не стало твоих. Вы ж ее еще кутенком забрали в прислугу. Помнишь, какая она стеснительная была?
Не помнил. Нахмурился: мы что, заставляли маленькую девочку работать как взрослую прислугу? Саныч спешил разуверить.
— Ты с ней играть любил. За хвост схватишь — а она давай вырываться! И вроде скулит, канючит. Но только отпустишь — а она вновь вокруг тебя вертится. И хвостом так ненавязчиво в ладонь!
— А когда она прислугой стала?
Старик смерил меня взглядом, но переспрашивать не стал. Решил ответить.
— Да как ровнехонько тринадцать ей исполнилось. Зверолюд же, по бумагам должна за кем-то числиться. Работать-то ее ж никто не принуждал, она сама хотела. — Помолчал, набрал побольше воздуха в грудь: — Я тут приехал ее проведать, а у нее жар. Скорую вызвал, а они и говорят: к негражданину не поедем, пущай, мол, хозяин вызывает! Хотел уж было их шугануть, да моя жена их так по телефону отчихвостила — прилетели, чуть ли не в окно запрыгнули! Я и сам чуть портков не измазал.
Рассмеялся вместе с ним, представил.
— По тебе жутко скучает она, парень. Уж не знаю, кого она там в тебе видит, а не дело, что ты на войну попал. Сгубит это девку, попомни мои слова. Ты уж с ней поговори, скажи, чтоб на улицу не боялась выходить.
«Можно мне ходить дальше?» Вот, значит, о чем она тогда просила?
— Ты тоже хорош. Она тебе письмо настрочила. Уж как им хвасталась: и мне дала прочитать, и жене, и сама спала с ним. Представляешь?
— С письмом?
— С письмом! — в тон мне отозвался старик. — Ты ж ее писать и читать научил, забыл, что ли? Для нее письмо тебе отправить — как ритуал. А ты ни строчки в ответ, вот она и начала чахнуть. Молчит, ни слова не говорит, а чую — у нее там, в голове ушастой, такой сумбур вертится, что аж самому тошно. Ты вот что, Макс. Я к тебе сейчас не пойду: сам же мне говорил, что работа! А ты ступай-ка к ней. Не буду вас тревожить, сам с ней поговоришь, будет что
