Люди, одетые лебедями, павлинами, леопардами и оленями, составляли часть поразительного зверинца, а многочисленные Отелло и Клеопатры, печально известные Медичи и кардиналы в красных мантиях склоняли благородные головы, беседуя с фантастическими и аллегорическими персонажами. Играл оркестр, состоящий из кроликов, ежей и лис, но музыка была едва слышна, потому что ее заглушало жужжание человеческих голосов. Однако среди них Лидия не могла найти златовласой головы, возвышающейся над всеми остальными. Облегчение боролось у нее с разочарованием, но чувство облегчения победило.

Прежде чем войти в зал, Элинор помедлила, окинув Лидию пристальным взглядом.

— Хоть я тебя и люблю, — сказана она, — но я еще не в том возрасте, чтобы добровольно уйти в тень. Иди, дорогая моя. Я прибуду позднее.

— Но…

— Никаких «но». Эмили, что ты скажешь, если мы с тобой начнем вечер с игры в вист? — спросила Элинор. Они с Эмили очень любили карточные игры. — Лидии мы сейчас не нужны.

Элинор повернулась к Лидии.

— Мы увидимся с тобой позднее. Иди, дорогая. И поставь их всех на колени. — Она сделала паузу. — Но не позволяй объявлять твое имя. Пусть угадают. Таинственность — мощный стимулятор.

Прежде чем Лидия успела возразить, к ней подошел помощник распорядителя бала и спросил, как ее объявить. Когда она ответила ему, Элинор и Эмили уже исчезли и Лидия осталась одна.

Она услышала, как распорядитель объявил:

— Принцесса Аурелия, дочь короля Мидаса! В стадии превращения!

Она сбросила с головы капюшон домино и, развязав узел на горле, позволила плащу упасть в невидимые руки лакея, а сама ступила через порог в ярко освещенный бальный зал.

Люди, стоявшие вокруг нее, замолчали, и их молчание распространилось по толпе. И тут неожиданно кто-то зааплодировал, его поддержал кто-то еще, со всех сторон послышались возгласы одобрения и восхищения. Она присела в реверансе, наслаждаясь моментом.

Жаль, что мисс Уолтер не могла быть здесь, чтобы увидеть, как было принято ее творение, подумала Лидия. Она заслужила овации. Модистка изготовила свой шедевр из тонкой золотистой ткани, украшенной нежной вышивкой в виде вьющихся растений, и сетчатого полотна из тончайшей золотой нити. Она сделала на лифе смелый глубокий вырез и украсила декольте янтарными и золотыми бусинами, так же как и пышные рукава из золотистого газа.

Служанка Лидии заплела ее волосы в косы и уложила на затылке, украсив золотистыми атласными лентами, перевитыми золотой проволокой. Ее трехчетвертная маска была изготовлена из тончайшего чеканного золота, и тень, которую она отбрасывала на лицо, затемняла цвет ее глаз. Но самое потрясающее впечатление производило то, что на ней не было украшений.

Она не стала надевать драгоценности. Вместо этого напудрила плечи, шею, предплечья и грудь золотистой пудрой, так что отраженный свет мерцал на ней при каждом движении. Белым перчаткам она предпочла перчатки из тонкой золотистой шерсти ламы, так что ее руки отливали золотом.

Создавалось впечатление, что она находится в стадии превращения в золотую статую дочери Мидаса.

Она видела заключенную в этом иронию, пусть даже никто другой ее не мог заметить.

Она скользнула в зал, а вслед ей поворачивались головы и люди шептали:

— Кто она такая?

— Готов поклясться своей любимой лошадью, что это леди Анна Мейджор-Трент.

— А я утверждаю, что Аурелия — это Дженни Пиклер.

— Для этого у нее слишком светлые волосы и слишком глубокое для дебютантки декольте.

— Может быть, леди Даллиуорт?

— Это леди Лидия.

— Она никогда не скрывает свои глаза. Она ими славится.

— Наверное, вы правы.

— Но кто же она такая?

«Подумать только… меня не узнали».

Это было неожиданно и подействовало отрезвляюще. Ее никто не узнал. Никто от нее ничего не ждет. Это звучало интригующе и даже стимулировало.

У нее не было никаких обязательств, она не должна была играть никакой роли, кроме той, какую сама для себя определила. Она могла здороваться с незнакомцами как со старыми друзьями и игнорировать тех, поддерживать знакомство с которыми заставляли лишь правила приличия, и никто не будет на это обижаться, потому что никто не узнает, кто она такая, пока она сама не решит сказать им это.

Она вдруг испытала незнакомое и пьянящее чувство освобождения. Одна титулованная леди, с которой она на прошлой неделе сидела рядом на званом обеде, направилась было к ней с неуверенной улыбкой, но потом вдруг изменила направление, решив, что не знает «Аурелию». Джентльмен приятной наружности поклонился, когда она проходила мимо, и она услышала собственный хриплый голос, произнесший:

— Мистер Бортон, как поживает ваша сестра?

— Очень хорошо, мисс, гм-м, леди, гм-м… — пробормотал он, густо покраснев.

— Называйте меня Аурелией, мистер Бортон.

Как это приятно возбуждает. Возможно, это нехорошо, но тем не менее приятно. Неудивительно, что столько неожиданных происшествий и даже скандалов происходит во время балов-маскарадов. Она бывала на маскарадах и раньше, но никогда еще не скрывала свое лицо, а поэтому не знала пьянящего чувства вседозволенности, которое дает пребывание инкогнито. По телу пробежала дрожь радостного возбуждения и даже страха.

Что она может обнаружить?

Что может сделать?

Она шла сквозь толпу. Пусть снаружи было темно и сыро, здесь все сверкало и было тепло. Над головой горели канделябры, и воздух нагрелся от сотен тел. В зале заканчивали танцевать кадриль. Это было захватывающее дух зрелище: смешение красок, великолепие костюмов, блеск драгоценностей и толпа зрителей вокруг, аплодирующая танцорам, подбадривающая их одобрительными криками и хохочущая над вспотевшим Арлекином с размазанной по лицу краской и над Клеопатрой с отвисшим набок головным убором.

Она заметила Чайлда Смита, одетого в черный с алым костюм Мефистофеля, и уже хотела подойти к нему, как появился лакей, передавший ему конверт. Он вскрыл конверт, прочел послание, и беззаботное выражение исчезло с его лица. Смяв в кулаке записку, он торопливо вышел из зала. Интересно, какие новости заставили его столь внезапно уйти, подумала Лидия, довольная тем, что он ушел. Если бы она подошла к нему, ее личность была бы раскрыта, а она еще не успела в полной мере насладиться пребыванием инкогнито.

Конечно, она была намерена в конце концов раскрыть свою тайну. Именно в этом и заключалась цель покупки этого баснословно дорогого костюма: привлечь внимание к себе, показать себя, заставить восхищаться собой, желать себя. Но на какое-то короткое время она могла позволить себе роскошь насладиться незнакомым ей ощущением анонимности.

Она станцевала полдюжины танцев, включая вальс с испанским грандом и котильон с восточным факиром. Она знала их обоих, но ни тот ни другой не догадались, кто она такая. К тому времени как факир возвратил ее на место, запахи духов, клея и краски, теснота, шум голосов и звуки музыки стали невыносимы. Ей было жарко и стало трудно дышать, и она, нырнув за тяжелую портьеру, вышла через массивные раздвижные двери во двор позади дома.