Все-таки Илья оставался немного пьян, что придавало ему куража и отчего он, размашисто жестикулируя, опрокинул чашку чая. Пока Ершов находился в ванной, приводя себя в порядок, Вика и Вилен сидели в какой-то неловкой тишине. Вилен, наконец, решился ее прервать:

– Вижу, тебе мой друг понравился…

– Конечно. Он занятный. И не более того: знаю, о чем ты думаешь.

Вилен легко вздохнул.

– Поздно уже. Мы с ним пойдем. А я к тебе на неделе загляну. Один. Не возражаешь?

– Не возражаю.

Когда они уходили, Вилен зорко следил за тем, чтобы Илья как-нибудь случайно не забыл тубус. Нет, не забыл, так и вышел из подъезда, держа его подмышкой.

– Слушай, Илья, как тебе такое в голову пришло – подвергнуть ничего неподозревающего человека опасности! Хорошо, еще одумался.

– Опасности? Какой опасности?! У Вики никто никогда ничего искать не будет. И потом, ты же знаешь формулу: цель оправдывает средства. Понятно, не любая цель, но наша-то уж точно!

Вилен промолчал.

– Ты на чьей, вообще, стороне? – остановился возмущенный Илья. – Ты со мной или нет?!

– С тобой, с тобой, – пробурчал Вилен. – Пошли, чего встал…

– Ну а если со мной, тогда ты должен знать: прибор я у Вики все-таки спрятал!

– Как?! – теперь встал изумленный Вилен.

– Вот так! Думаешь, я чай на себя случайно пролил? Мне повод нужен был, чтобы выйти. Вот под ванной прибор я и спрятал. Туда же и чертеж засунул. Пришлось, правда, его вчетверо сложить.

– Да ты просто бес! – Вилен пнул ногою сугроб. – Сейчас вернемся и расскажем все Вике.

– Ага. И лишим ее покоя. Нет уж, как говорится, меньше знаешь – крепче спишь.

– Ну ты точно бес!

Илья улыбнулся:

– Да ладно тебе…

Каждому работающему известно, что утро будничного дня – худшее время суток. Если, конечно, день – не пятница, а он – не начальник. Потому что у последних это, похоже, самая пора бодрости и просветления. Того и гляди огорошат: кого невыполнимым заданием, кого выговором или всех неприятной новостью. Но также хорошо известно, что тяжелее из всех дней пережить эту пору в понедельник, который, собственно и наступил.

Сотрудники тихой очередью тянулись к единственному турникету, за которым стоял прибор Воротникова. Утренняя угрюмость поглощала всех и все, даже красоту женских лиц. Один только Степаныч после вчерашнего щедрого угощения Ершова встречал понедельник в приподнятом настроении. С легкой улыбкой, покачиваясь и оттого перебирая ногами, он высматривал на полу перед турникетом то ли гайку, то ли винт, то ли еще что-то, выпавшее из его слабых рук. Однако при виде Камышева и Секретарей Степаныч приосанился и направил взгляд на дальнюю стену вестибюля, украшенную панно с Ильичем, считавшимся изображенным в Великом Октябре (на вожде были пальто и кепка, но не было первомайского банта). Очередь же, к которой Вилен недавно примкнул, глухо заволновалась, озабоченная одновременным появлением четырех начальников.

Они остановились перед самым турникетом, и Веселиныч поднял руку. Лицо его не улыбалось и было помято, как и положено с бодуна. Такими же помятыми выглядели лица Порватова и Широкоряда. И только Леша Буруздин имел вполне здоровый вид. Да, все-таки пришлось комсомольскому вожаку наступить на горло собственной песне и провести выходные тускло, без огонька – Вилен-то знал его!

– Товарищи! – начал Веселиныч. – Напоминаю: в целях укрепления трудовой дисциплины нами взят на вооружение уникальный прибор, созданный вашим же коллегой, молодым специалистом. Этот прибор безошибочно выявляет тех, кто позволяет себе злоупотреблять спиртными напитками накануне трудовых будней. Несмотря на то, что данный шаг, в целом, нашел одобрение в трудовом коллективе, отдельные лица все же выражают сомнения в его необходимости. Они высказываются в том смысле, что прибор, якобы, может ошибаться. Так вот, я им отвечаю: нет! Не может ошибаться! Вот сейчас с товарищами, – он кивнул на Секретарей, – для которых, как вам хорошо известно, трезвость – норма жизни, мы лично, на глазах у всех пройдем тестирование прибором.

Казалось, Веселиньи еще не смотрел на себя в зеркало – так был он невозмутим. Хотя, конечно, смотрел… Просто он не сомневался, что следы вчерашнего пьянства все воспримут за отражение хронической усталости, свойственной людям его положения. Порватов и Широкоряд, каждый по отдельности, думал о себе то же самое. И, в общем-то, они не ошибались. Только Леше Буруздину подобный образ мыслей не мог явиться на ум (уж он-то их знал!), в результате чего его охватывало тревожное недоумение: как же собираются пройти они испытание?!

– Молодой человек! – Веселиныч уперся взглядом в Вилена. – Прошу сюда, за нами.

Камышев проследовал к прибору первым, за ним Порватов, Широкоряд, изумленный Леша Буруздин и, как того потребовал Веселиныч, Вилен.

Прибор, естественно, молчал.

– Ну, что скажете? – улыбаясь, спросил Камышев.

Вилен пожал плечами, не представляя, что может ответить человек в его положении.

Очередь вновь стала продвигаться. Вот и Ершов протестировался. Только он вдруг почему-то вернулся к турникету.

– Степаныч! – позвал Илья. – Ты не это ищешь?

И поднял над головой то ли шуруп, то ли винт.

– А? Где? Покажи! – метнулся к нему на нетвердых ногах Степаныч.

Илья же, чтобы не мешать очереди, переместился в пространство за прибором. Ничего особенного, если б из-за этого Степанычу не пришлось пройти, как и остальным, мимо экрана.

И тот не зажегся! При полной ясности того, что тестируемый пьян.

Конечно, Камышев и Ко не могли и помыслить, что Степаныч окажется участником эксперимента! С чего бы? В здании он бывает, если только начальство вызовет, а так – днюет и ночует в своей подсобке, расположенной в вестибюле. Какого рожна вынесло бы его к турникету? Но вот вынесло же! Чем сразу и воспользовался коварный Ершов. Да еще дважды. Поскольку Степаныч, повертев шуруп в руках, со словами «нет, не то» отправился восвояси – и снова «через» прибор.

Невнятный шорох пробежал по очереди, и вскоре стало понятно, что он – начало смеха. Смех этот был какой-то невольный, который невозможно сдержать, а раз так – то и безоглядный, всласть, пока весь не выйдет. Даже Леша Буруздин поначалу поддался ему, широко улыбнувшись, но, взглянув на старших товарищей, осекся.

А они стояли обескураженные, с красными лицами – затея их не могла закончиться более позорно, чем этот смех.

Первым дар речи обрел Порватов:

– Кто-то за это ответит! – зло пообещал партийный секретарь. – И очень серьезно ответит! Пойдемте, товарищи.

Руководство удалилось гневным шагом. Вилен и Ершов посмотрели друг на друга: ну, вот и началось!