— Настроил! — донесся откуда-то голос акустика. — Подключил подводные микрофоны к динамикам. Теперь вы понимаете, как вся эта живность мешает работать? Я поэтому только планктон уважаю, он молчаливый.

Трели подводного леса не были ни щебетом, ни клекотом, ни курлыканьем — с птичьим гамом их роднило разве что периодическое совиное уханье. Скоро послышался повторяющийся ведический ритм, древнейший из всех известных — на корме стучали в большие индийские барабаны-мриданги. Еще несколько человек расселись полукругом, извлекая звуки из различных музыкальных инструментов, среди которых были как экзотические — ситар, варган и медная чаша, так и вполне привычные — ксилофон, флейта и виолончель.

Под звуки необычного оркестра, состоящего из рыб и людей, я отправился спать. В каюте номер семь пахло смесью французского одеколона и перегара. Источником обоих запахов был спящий Левон, прочие соседи все еще отсутствовали. Я натянул служившую ночной рубашкой огромную тельняшку, которая досталась мне в наследство от Всеволода Абрамовича, и быстро уснул. Через мгновение в моем сновидении появилась Люба.

Она весьма изменилась с того дня, когда я видел ее в последний раз. Пленившая меня детская непосредственность исчезла, уступив место манерности взрослой дамы. Излом бровей-иероглифов оказался, к сожалению, выщипан в тонкую нитку, а волосы коротко острижены и выкрашены в черный цвет, отчего она стала похожа на сгоревшую спичку. Мы вполне отстраненно поболтали, сидя на облаке, ни словом не вспоминая о прошлом. Люба рассказала, что рассталась со своим возлюбленным и теперь ее увлекает только работа. Я вежливо кивал головой и делился своими планами на мирную жизнь. Простились мы почти дружески, и только за минуту до того как исчезнуть, Люба открыла цель своего визита.

— Не возвращайся в Москву, — сказала она, глядя в сторону, — Будут неприятности. И всем передай. Вас арестуют.

— Что за глупости? — удивился я. — За что?

— Тебя за связь… — Люба запнулась. — С той иностранкой и за то, что ты позволил ей посеять черные зерна. Если бы этого не произошло, то мы бы победили, а так будет ничья, — она говорила словно о результате шахматной партии.

— А команду за что? — я смутился и поспешил увести разговор от темы Кирхен, вспомнив, что были посеяны еще и мои личные семена.

— На «Гаммарус» у Синичкина полное досье. Раньше их Краснов прикрывал, а теперь его нет.

— Где он?

— Где надо, — с неожиданной злобой ответила Люба. — Короче, в Москву ни ногой, понял меня? Сойди на берег где-нибудь в Северной Европе или возвращайся в Индию.

— Мы здесь как-нибудь разберемся, куда нам надо. Без генеральских помощниц, — ответил я колкостью на резкость.

— Я тебя предупредила, — прошипела исчезающая Люба. — Не послушаешься — пеняй на себя. Мне же легче. Концы, знаешь ли, в воду, — заключительное девичье хихиканье прозвучало уже в пустоте. Размышляя над смыслом ее последней фразы, я проснулся как раз к завтраку.

Взволнованные предстоящим турниром, мы не воздали должного праздничному столу — сашими из свежайшей рыбы и пирог с икрой осьминога остались почти нетронутыми. В кают-компании в последний раз обсуждались кандидаты от «Гаммаруса» для различных состязаний: Стас Ларионов был утвержден большинством голосов для песенного конкурса, Саблин — для поэтического (в связи с чем курсант бросился натирать и без того сверкающие башмаки), перетягивание каната доверили спортсменам из палубной команды, а представлять субмарину в соревновании преферансистов вызвался Левон. Кроме вышеназванных, ожидались состязания ловцов жемчужин, астрономическая дискуссия и мастер-классы по йоге. Мою кандидатуру неожиданно предложили в жюри, куда традиционно включалось по одному человеку от каждой субмарины.

Насколько я смог понять, все эти соревнования были только дополнением к собственно и непосредственно турниру субмарин, который представлял собой шахматную партию, где капитаны тридцати двух подводных лодок поочередно делали ходы, обмениваясь радиограммами, а кубок доставался сделавшему победный ход.

Наконец, сверкая белоснежной формой, команда поднялась на палубу. Вдоль залива полукругом покачивались на мелкой волне еще несколько подводных лодок, приветствуя специальными дневными фейерверками появление ежеминутно всплывающих на поверхность новых участников турнира. Беспрозванный застыл с хронометром в руках, отсчитывая минуты до полудня.

Дальнейшее произошло так быстро, что я могу все вспомнить по секундам. Засмотревшись на выкрашенную в лимонный цвет субмарину (как пояснил Саблин — британскую), я пропустил момент подъема флага на «Гаммарусе», однако видел, как такие же прозрачные полотнища были подняты на флагштоках всех участников. Вой сирены я принял за сигнал к началу турнира, но слова Крутова убедили меня в том, что произошло нечто непредсказуемое.

— Это «Гакенштерн»! — крикнул акустик мне в ухо. — Опять накрылся турнир Ллойда!

Что-то просвистело в воздухе, и неподалеку от борта стали вздыматься водяные столбы. Неторопливо, как при замедленном воспроизведении киноленты, они поднимались вверх, а когда фонтаны почти коснулись неба, послышались металлическая дробь по палубе, и я увидел Саблина, лежащего с залитым кровью лицом.

— Погружение! — сквозь грохот донеслась команда Беспрозванного, но я не сдвинулся с места. Меня заворожил вид правой ноги курсанта: там, где только что был сияющий ботинок, из-под окровавленных белых лохмотьев торчала удивительно розовая кость.

Опомнившись, я бросился к Саблину и почувствовал тупую боль в спине, будто кто-то ударил меня тяжелой палкой по позвоночнику. Прежде чем меня подхватили чьи-то крепкие руки и вслед за орущим благим матом курсантом втащили в люк, я увидел переламывающуюся надвое желтую подводную лодку на фоне вползающего в залив гигантского корабля, ощетинившегося пушками и ракетными установками.

Последующие дни я наблюдал сквозь туман болеутоляющих наркотиков, поэтому буду краток. Потеряв половину команды, «Гаммарус» погрузился под воду и ушел от преследования по древнему фарватеру, с незапамятных времен существовавшему под таинственным островом. Ногу курсанту оторвало по щиколотку, что Саблина не особо огорчило на фоне общих грустных событий. Моя рана оказалась сквозной и быстро зажила. Дредноут «Гакенштерн», очевидно, не получил приказ о прекращении огня и уничтожил восемь из тридцати двух субмарин, собравшихся на турнир полуторакубка Ллойда.

«Гаммарус» прибыл в Ленинград на шестой день после заключения Сталинградского мира, но дальнейшая наша история требует отдельного описания.

Солнце, воздух и вода — наша лучшая еда.

(Плакат в пионерском лагере)

— Давным-давно, когда в небе летали только птицы, а люди не знали ни интернета, ни телевидения, на окраине маленького городишка жил человек. В жизни его не было ничего необычного, кроме могилы в яблоневом саду. Когда его прадед сажал эти яблони, могила уже была, но даже тогда никто не помнил, кто в ней похоронен.