— Отец, прости меня. Прости. Боюсь, тут моя вина. Но ничего не поделаешь. Я сделал все, что мог. Конечно, я мог бы еще какое-то время нырять… но недолго… и без особой пользы…

Он пошел босиком по дощатому помосту. И тут же наступил на что-то острое.

— Немудрено — у тебя на ногах ничего нет, — сказал Беркин.

— Его обувь здесь! — крикнула снизу Гудрун. Она закрепила каноэ.

Джеральд ждал туфли. Гудрун принесла их. Он надел туфли на ноги.

— Если ты умираешь, — сказал он, — то с наступлением смерти все заканчивается. Зачем снова возвращаться к жизни? Под водой хватит места для многих тысяч.

— Достаточно и для двух, — пробормотала она.

Джеральд натянул вторую туфлю. Когда он заговорил, у него тряслась челюсть — так он дрожал.

— Это правда, — сказал он, — возможно, правда. Удивительно, какой простор там, внизу, целая вселенная, но холод смертельный — чувствуешь себя таким беспомощным, словно у тебя головы на плечах нет. — Его так отчаянно трясло, что он с трудом выговаривал слова. — У нашей семьи есть одна особенность, — продолжал он. — Если что-то идет не так, поправить невозможно. Я сталкиваюсь с этим всю жизнь — нам не удается исправить то, что вышло из строя.

Они пересекли дорогу и пошли к дому.

— Под водой, в глубине, так холодно, там такой бесконечный простор, все совсем не похоже на наш здешний мир, и потому поневоле задумываешься: почему живых так много, почему мы все здесь, наверху? Вы домой? Скоро увидимся, хорошо? Спокойной ночи и спасибо. Большое спасибо.

Сестры постояли еще на берегу, надеясь на чудо. Луна светила на небе с почти вызывающей яркостью, темные лодочки держались вместе на воде, слышались голоса и приглушенные крики. Но чуда не было. Когда Беркин вернулся, Гудрун пошла домой.

Беркину поручили спустить воду из озера, открыв шлюз, который был прорыт недалеко от большой дороги, — там устроили водохранилище, чтобы в случае необходимости брать оттуда воду для отдаленных шахт. «Пойдем со мной, — предложил он Урсуле, — а потом, когда я закончу, вместе вернемся домой».

Беркин зашел в домик сторожа и взял ключ от шлюза. Вместе с Урсулой он прошел через ворота, отделяющие дорогу от территории водохранилища, где находился огромный каменный резервуар, куда поступал избыток воды, каменные ступени вели вниз. Наверху лестницы был затвор.

Ночь выдалась великолепная, все вокруг было окрашено в серебристо-серый цвет, тишину нарушал только непрекращающийся шум голосов. Лунный свет поблескивал на поверхности озера, темные лодки с плеском кружили по воде. Но сознание Урсулы отключилось, все стало неважным и нереальным.

Беркин установил в нужном положении железную ручку шлюза и повернул ее с помощью гаечного ключа. Зубцы стали медленно вращаться. Беркин продолжал трудиться, его фигура отчетливо белела на лестнице. Урсула отвернулась. Ей был невыносим вид Беркина, с трудом вращающего ручку: он механически наклонялся и выпрямлялся, как работающий по принуждению раб.

Но настоящим шоком для нее стал донесшийся из темной рощицы за дорогой громкий плеск, этот плеск быстро усиливался, нарастал и вскоре превратился в мощный гул — это в резервуар непрерывно падала огромная масса воды. Этот шум вытеснил все ночные звуки, они утонули в нем, утонули и сгинули. Похоже, Урсуле надо было спасаться. Она закрыла руками уши и посмотрела на уже высоко поднявшуюся в небе луну.

— Теперь мы можем идти? — крикнула она Беркину. Он, как завороженный, смотрел на воду, бежавшую вниз по каменным ступеням, не в силах оторваться от этого зрелища. Потом взглянул на Урсулу и кивнул.

Лодки подплыли ближе к берегу, у дороги вдоль живой изгороди толпились люди, вглядываясь в темноту. Беркин и Урсула отнесли в сторожку ключ и пошли прочь от озера. Урсула старалась идти как можно быстрее. Ей был невыносим ужасный гул рвущейся в открытый шлюз воды.

— Ты думаешь, они погибли? — громко, чтобы услышал Беркин, прокричала она.

— Да, — ответил он.

— Но это ужасно!

Он оставил ее слова без внимания. Они взбирались на холм, шум воды понемногу стихал.

— Ты не согласен? — спросила Урсула.

— Ничего не имею против мертвых, если они действительно мертвы. Плохо, когда они цепляются к живым и не дают им жить.

Урсула немного подумала.

— Понимаю, — сказала она. — Сам факт смерти не так уж и важен.

— Вот именно, — отозвался он. — Какое имеет значение, жива Дайана Крич или мертва?

— Разве не имеет? — Урсулу шокировали его слова.

— А чему ты удивляешься? Ей лучше быть мертвой — тогда она подлинна. Ее смерть достовернее ее жизни, в которой она была пустым местом.

— Ты просто чудовище! — пробормотала Урсула.

— Вовсе нет! Дайана Крич мне больше нравится мертвой. Ее жизнь была никакой. Что до этого бедняги, молодого человека, он просто быстро отсюда выбрался. Ведь смерть прекрасна, в ней нет ничего страшного.

— Однако сам ты не стремишься умереть, — с вызовом заявила Урсула.

Некоторое время он молчал. А когда заговорил, ее испугало, насколько изменился его голос:

— Мне хотелось бы покончить с этим, хотелось бы пройти через процесс умирания.

— А ты еще жив? — спросила нервно Урсула.

Они молча шли по роще. Потом он продолжил разговор, голос его звучал несколько испуганно:

— Есть жизнь, которая по сути своей — смерть, а есть жизнь, которая смертью не является. От первой жизни — той, какой живем все мы, — устаешь. Кончится ли она, Бог знает. Мне нужна любовь, похожая на сон, когда кажется, что родился заново, такой же уязвимый, как и ребенок, приходящий в наш мир.

Урсула слушала его вполуха, что-то улавливала, что-то пропускала. То она следила за его мыслью, то отвлекалась. Ей хотелось его слушать, но не хотелось, чтобы он искал в ней единомышленницу. Ей не хотелось соглашаться с ним, прикидываться, что и она думает так же.

— Почему любовь должна быть похожа на сон? — спросила она, и в ее голосе сквозила печаль.

— Не знаю. Может, потому, что сон схож со смертью (я действительно предпочел бы умереть, а не жить нашей жизнью) и в то же время больше самой жизни. В нем мы оказываемся на положении новорожденных, все, что окружало и защищало нас прежде, исчезло вместе с прежним обликом, мы вдыхаем новый воздух, которым никогда не дышали прежде.

Урсула слушала, стараясь уяснить смысл сказанного. Она знала, как и Беркин, что одни слова не передают значения полностью, они — всего лишь жесты, пантомима, как и все остальное. Эти его жесты трогали ее до глубины души, и хотя инстинктивным желанием было устремиться ему навстречу, она упиралась.

— Но разве ты не говорил, что тебе нужна не любовь, а нечто большее?

Он повернулся к ней в замешательстве. В общении всегда возникают недоразумения. Но говорить необходимо. В какую бы сторону ты ни шел, если хочешь продвигаться вперед, нужно пробивать себе дорогу. А чтобы понять, чтобы суметь выразить словами мысль, необходимо вырваться из тюремных застенков, подобно ребенку, который во время родов изо всех сил старается покинуть матку. Ничего нового не возникнет, если не выбраться из старой оболочки, но сделать это надо сознательно, преодолев сопротивление инерции.