— Я знаю, что сегодня не смогу уехать, тем не менее хочу остаться одна. Мне надо подумать, что делать завтра.

Окна столовой выходили на запад. Яркие лучи клонившегося к закату солнца заливали подножия холмов золотисто-розовым светом. Ирландец восседал во главе большого стола, позади него в камине потрескивал огонь. Когда вошла Лидия, он вскинул голову и поставил на стол стакан, который держал в руке. Он слегка поклонился, показывая, что заметил ее появление.

Натан обошел стол и выдвинул для Лидии стул слева от Ирландца. Он видел, как она удивилась, заметив инвалидное кресло, тем не менее легкая улыбка на ее губах не дрогнула. Он вернулся на свое место по другую сторону стола, напротив нее.

Натан не был уверен, что Лидия присоединится к ним за вечерней трапезой, но она была здесь — свеженькая после ванны, аккуратно причесанная, смывшая с себя остатки дорожной пыли и усталости. Если не считать чуть припухших век, нельзя было даже догадаться, что она плакала. На ней было шелковое платье темно-лилового цвета, украшенное оборкой и пуговками чуть более светлого оттенка. Платье было высоким воротом и плотно облегающим лифом, отчего ее фигурка казалась особенно хрупкой. Ушки Лидии украшав золотые серьги с жемчугом, которые изящно покачивались, когда она поворачивала голову.

Натан перевел взгляд на ее руки и похолодел от ужаса: Лидия не надела кольцо.

Я рад, что ты решила поужинать с нами, — сказал Ирландец. — Молли не терпелось угостить тебя своей стряпней, особенно своим хлебом. Он только что из печки. Лидия окинула взглядом стол: баранья нога, жареные цыплята, картофельное пюре, мятное желе, соус, бобы, а также прикрытая салфеткой корзинка с горячими хлебцами. — Пахнет очень аппетитно, — сказала она. — Можно начинать?

Ирландец кивнул, ожидая, что она наполнит свою тарелку. Но Лидия опустила голову и произнесла молитву, потом наполнила его тарелку, затем тарелку Натана и, наконец свою. Занимаясь этим, она не заметила, как Ирландец и Ната обменялись взглядами, причем взгляд Маркуса выразил удивление, смятение и даже некоторое умиление.

— Как мне вас называть? — спросила она, обращаясь к Ирландцу Он ответил не сразу, и она пожалела, что задала этот вопрос, потому что поняла, что ему хотелось. — Я не могу называть вас отцом, — осторожно сказала она. — Мой отец в Сан-Франциско. Надеюсь, вы меня поймете.

— Сэмюел Чедвик, — сказал Ирландец. Она кивнула.

— Мама называет вас Маркусом. Натан всегда называл вас Бешеным Ирландцем.

Натан усмехнулся:

— Я не называю его Бешеным Ирландцем в лицо, Лидия И предлагаю забыть, как мы все называем его у него за спиной.

— Как будто я этого не знаю, — фыркнул Ирландец. — Я буду рад, если ты станешь звать меня просто Ирландцем. На другое имя я, пожалуй, и откликаться не смогу.

— Пусть будет Ирландец.

— Это означает, что ты останешься в Баллабурне? — спросил он.

Лидия перевела взгляд с Ирландца на Натана.

— Честно говоря, еще не решила. Я написала родителям и, как сумела, объяснила то, что произошло. Попросила папу прислать мне денег на обратный проезд, а пока мне придется жить либо здесь, либо в Сиднее.

— В Сиднее? — побагровев, возмутился Ирландец. Куда ты там пойдешь? Ведь ты никого не знаешь?

— Но здесь я тоже никого не знаю, — сказала она и, опустив глаза, приступила к трапезе.

Ирландец хотел возразить, но, встретившись взглядом с Натаном, промолчал. Не привыкший к тому, чтобы ему указывали, как поступать, Маркус сердито принялся за еду.

— Ты и раньше писала родителям, — сказал Лидии Натан. — В сиротском приюте, помнишь? Едва оправилась после лихорадки?

— Я написала тогда то, что ты велел, — сказала она, — Но это была ложь. Мы с тобой вовсе не сбежали. Сомневаюсь, что папа этому поверил, скорее, был озадачен. Он сам присутствовал при том, как я заставила вас с Бригом прыгать из своей спальни. Он понимал, как я отношусь к вам обоим.

— Прыгать из окна? — вмешался Ирландец, удивленно подняв густые седеющие брови. — Это что-то новенькое. О чем идет речь, Натан?

— Потом расскажу, — отмахнулся Хантер. — Я тоже на писал письмо, Лидия. Адресовал его Пе Лин, чтобы она передала отцу. Я рассказал ему все о Маркусе, о пари и о твоем участии во всем этом.

— Правда? — недоверчиво спросила она.

— Правда. Лидия помедлила.

— Значит, ты рассказал ему больше, чем знаю я, сказала она. — Я конечно, слышала о пари, но думаю, что всей правды мне так и не сказали. А теперь я хочу услышать обо всем от Ирландца.

— Натан прав, — сказал Маркус. Он подъехал к бару, налил в стакан на три пальца виски. — Ты крепкий орешек, кто бы подумал, что за такой ангельской внешностью скрывается железная воля? Интересно, это в тебе от Мэдлин или от меня?

Он снова вернулся к столу.

— Ты, наверное, думаешь, что все это делается тебе в ущерб? Тебе, наверное, и в голову не пришло, что это дела лось в твоих интересах? Сегодня, перед тем как потерять сознание, ты назвала мое имя. Я удивился, что ты вообще что-то знаешь обо мне. Я думал, что Мэдлин будет держать в тайне.

— Она хранила это в тайне много лет и рассказала только тогда, когда мне исполнилось четырнадцать, — И что же она тебе рассказала?

Лидди неожиданно смутилась, мысленно умоляя Натана прийти ей на помощь.

— Ирландец… — начал Натан. — Она… Ирландец сердито стукнул рукой по подлокотнику и рявкнул, обращаясь к Натану:

— Она просила меня рассказать о пари, и я сделаю это — своими словами, по-своему. А ты, если хочешь, можешь уйти. — Нет, я останусь.

— Что говорила обо мне твоя мать? — снова спросил Лидию Ирландец.

Девушка отложила вилку.

— Она говорила, что вы насильник… что вы изнасиловали ее. В результате родилась я. Она говорила, что вы из породы «сиднейской саранчи» и что вас сослали на каторгу за преступления. Однажды она сказала, что было время, когда она вам верила, думая, будто вы не такой, как все, но, как оказалось, она ошибалась. — А что бы ты сказала, если я все это назову ложью?

— Я сказала бы, что лжец вы.

Ирландец, ожидавший именно такой ответ, удовлетвоно кивнул.

— Значит, ты еще не готова услышать о пари, потому что не поймешь и ничему не поверишь.

— А вы ожидали, что я вам поверю? Вот так, ни с того ни с сего? — Она прищелкнула пальцами. — Я забуду всё, что говорила мать? Ничего из того, что вы делали, не было моих интересах. Все это делалось в ваших интересах. Вы действовали жестоко и не щадили ничьих чувств. Пусть я не понимаю, в чем заключалось ваше дурацкое пари, но мне достаточно, чтобы понять, что вы никогда не действовали ни в чьих интересах, кроме своих собственных.

Лидия сняла с колен салфетку, аккуратно сложила ее. Потом поднялась из-за стола и, шурша шелковыми юбками в гнетущей тишине столовой, вышла из комнаты.