Телефон у Маши по-прежнему был выключен. С мамой она заранее договорилась, что звякнет ей сама, когда получится. Она терзалась, правильно ли поступила, позвонив Гоше перед отъездом, убеждала себя, что он безразлично выслушал ее сиплые слова и тут же о них забыл, что ему и в голову не придет перезванивать. Но боялась включать телефон. Боялась, что в списке пропущенных вызовов не будет его звонка…

По жеребьевке в произвольной программе Маша выступала последней. После ледовой разминки она ушла в раздевалку, расшнуровала коньки и села в кресло, вытянув ноги. Ждать своей очереди нужно было около получаса. Ее мобильник лежал рядом. Внезапно она решилась. Стиснула телефон в руках и загадала: если Гоша не звонил, она получит олимпийскую медаль, например, бронзовую, а то и – чем черт не шутит! – серебряную; но больше никогда с ним не встретится. А если звонил – медали она не получит, зато они снова будут вместе.

«Пусть он звонил, – шептала она телефону, зажатому между ладоней, перед тем, как его включить. – Пусть не будет у меня никакой медали».

…У нее был один пропущенный вызов. Звонил Гоша. Сегодня утром.

На лед она вышла без дрожи в коленках, без мыслей о баллах, которые заработает или не заработает за произвольную программу. Легко исполнила коронный каскад в положенном месте, исправно докрутила вращения со сменой ноги и на последней минуте, будто ради собственного удовольствия, прыгнула чистый аксель в три с половиной оборота. Привычно, с улыбкой зафиксировала финальную остановку и покатилась к бортику.

Сергей Васильевич не сказал «молодец», «блестящий дебют» или «ты смотрелась фантастически». Он молча сжал ей плечо. Его рука немного дрожала.

– Во время проката тебе выставляли неплохие компоненты, – проговорил он напряженно, присев на самый краешек дивана.

А Маша беспечно улыбалась. Наконец-то обошлось без сюрпризов. Не отвалилась брошка, не вылез флип вместо лутца, не подвернулась нога…

Тут появились оценки, и трибуны взорвались: имя «Мария Климова» переместилось на первую строку табло.

Секунды полторы у Маши ушло, чтобы осознать, что она последняя участница и что эта первая строка – окончательная. Она беспомощно ахнула – и рыдания задушили ее мгновенно…

Она сидела в раздевалке на низкой скамеечке. Слезы застилали глаза, как северное сияние, и бежали по щекам не переставая. Просто невероятно, сколько слез может скопиться в одном-единственном человеке! В зеркале отражалось ее мокрое лицо, чьи-то куртки, висевшие на крючках, чья-то обувь, выстроенная в ряд вдоль стены. Кругом все сплывалось, как в искривленной линзе, и Маша отчетливо различала только собственные ноги в коньках, стоявшие носками внутрь – пятками наружу.

Сергей Васильевич заглянул в раздевалку.

– Еще не отплакалась?

Он накинул на нее спортивную куртку. Крепко обнял за плечи.

– Как закончишь, выходи. Эдак на награждение опоздаешь.

Маша очень надеялась отплакаться до церемонии. Неудобно как-то реветь на людях, да не просто на людях, а, можно сказать, на глазах у всего мира. Она скинула на скамеечку куртку, заново закрутила пучок, заправила под заколки выбившиеся прядки. Помахала ладонями на лицо, чтобы хорошенько его высушить. Взялась за дверную ручку и перед тем, как ступить в коридор, несколько раз вздохнула глубоко-глубоко. И направилась в сторону катка.

Церемонию награждения провозгласили открытой. Ковровую дорожку уже расстелили, пьедестал установили; с ним рядом по стойке «смирно» замерли шесть девушек в одинаковых костюмах: три с медалями на подносах, три с букетами.

На чемпионатах, в которых Маше доводилось участвовать, первой на награждение вызывали золотую чемпионку, здесь же начали с конца. Бронзовая медалистка, за ней серебряная заняли свои места на пьедестале. Наконец, объявили Машу.

Добрый десяток раз Маша проходила через церемонии награждений, а сейчас от щелканья фотокамер, сверкания перекрестных прожекторов и гомона на трибунах почему-то замельтешило в глазах, спутались мысли. Она выехала на лед, исполнила поклон, как положено, на все четыре стороны, но подкатила к пьедесталу не с той стороны, где протянулась ковровая дорожка. Притормозила, на зубцах дошла до пьедестала и прямо со льда сделала непривычно высокий шаг – на вершину. Обнялась по очереди с обеими призерами. Забыла, что нужно помахать рукой трибунам и телеобъективам, и сосредоточенно смотрела, как Президент ИСУ с сопровождающими приближается к месту награждения, берет с подноса первую медаль, надевает ее на шею бронзовой медалистке, обнимается с ней, потом проделывает все то же самое с серебряной медалисткой и, наконец, подходит к Маше… Гиканье, рев и гром на трибунах, щелканье и вспышки камер слились в сплошной фейерверк. Он взрывался, стрелял, трещал, сыпал бесчисленными искрами, пока Президент вешал на Машу золотую медаль, а сопровождающие из Международного Олимпийского и Организационного комитетов протягивали ей цветы, жали руку, обнимали ее и поздравляли, и затих лишь в тот момент, когда все, находившиеся на льду, повернулись в сторону флагов.

Зазвучал гимн России, и флаги медленно поползли вверх. Самым верхним был трехцветный российский флаг.

«Неужели этот флаг поднимается ради меня? Неужели только из-за меня все слушают гимн моей страны?..» Маша пыталась крепиться, отчаянно кусала нижнюю губу. Не тут-то было: оказалось, главный запас слез еще не израсходован, и сдерживать его – все равно, что останавливать стихию. Море слез беспрепятственно вырвалось наружу. Они лились непрерывно, пока играл гимн, до самой последней ноты.

Вернувшись в раздевалку, Маша успокоилась. Позвонила маме. Теперь уже мама плакала в трубку, поздравляя ее.

Разговор с мамой закончился, и Маша задумалась. Ей хотелось послать Гоше сообщение. Написать ему «Спасибо за все»? Но поймет ли он? Может, решит, что она с ним прощается. Или тупо написать «Я тебя люблю»? Нет, нужно что-то другое.

Маша сняла с шеи золотую медаль, прислонила ее к зеркалу, на фоне медали установила стеклянную танцовщицу. Сфотографировала на телефон и отправила фото эмэмэмской, мало надеясь, что Гоша помнит эту фигурку.

Она смотрела на экран, дожидаясь, когда появится оповещение о доставке. Но прежде него пришло сообщение от Гоши. Тоже эмэмэс с фото.

На фото был гном в красном колпаке, с кудрявой бородой, мечтательными глазами и придурковатой улыбкой. Тот самый, которого она в первом классе подарила Гоше на день рождения и которого Гоша обещал выбросить… В той руке, где прежде был фонарик, гном держал большую красную розу и, склонив голову набок, застенчиво протягивал ее Маше.

Слезы снова запросились наружу. Маша одним пальцем погладила гнома на экране. И написала:

«Обманщик».

Ответное сообщение пришло почти сразу:

«А то!»

И следом еще одно:

«Когда вернешься, наконец сходим в кино???»