– Больше никого, – призналась Лариса.

– Ни фига себе, – пробасила Полина. – Странно как, да? Машка в рейтинге выше нас, и на Олимпийские игры отобралась, и вообще… Нашли, блин, кого за борт выпихивать!

– Да уж, одни вопросы… Ладно, девочки, долго разговариваем. Какой толк мусолить неприятную тему, раз мы ничего не можем поделать, – Лариса снова положила руку Маше на плечо: – Будем жить дальше. Не такая уж страшная беда, и всего одна, правда, Маш? Переживем!

«Не одна, – подумала Маша. – Беда никогда не приходит одна».

Горько было ощущать себя объектом чьей-то ненависти и интриг. Но в сто раз сильней была горечь после вчерашнего непредвиденного разрыва. Как будто проклятие Ильи вступило в силу. «Тебе это отольется…» Неужели я была не права, спрашивала себя Маша. И призналась: да. Она же сразу раскусила, что Илья эгоистичный и недалекий, что он не имеет ни малейшего представления о ценностях, которые для нее стоят во главе угла. Призналась и в том, что он по-своему был прав и вполне резонно напомнил ей о своей откровенности. Он показал себя сразу во всей красе, не скрывая ни эгоизма, ни ограниченности. Она могла бы сделать выводы давным-давно, еще в Финляндии. Чего ради себя обманывала? «Говори правду, – беспощадно требовала Маша. – Осуждала его, что падок на престижность, а сама-то что?..» Очень уж ей льстило, что «король группы» – ее парень. Что ей завидуют. Что из белой вороны она превратилась в «девушку Ильи». Она упорно закрывала глаза на те качества, которые ее отталкивали, и вместе с тем испытывала необъяснимое чувство вины. Выходит, она обманывала не только себя, но и Илью. Его лицо, каким оно было в последний раз в кафе, стояло перед глазами. «Радуйся, – мысленно говорила ему Маша. – Отлилось, еще как…»

На второй в своей жизни российский чемпионат Мария Климова ехала в ранге мастера спорта международного класса.

Чемпионат служил «генеральной репетицией»: нужно было обкатать программу для Олимпийских игр. Ни Алена, ни Вероника в нем не участвовали: первая поступила в институт, вышла замуж и на время прекратила занятия, вторая улетела в Америку стажироваться у именитого фигуриста. Ходили слухи, что к Волкову она не вернется. Маша знала, что это из-за нее. Отнюдь не потому, что Веронику мучила совесть за историю с сиропом, – она просто не желала мириться с потерей лидерства. Теперь ее, Машу, признавали королевой группы. О ней, а не о Веронике трубили «восходящая звезда» и «надежда сборной». И, наконец, у нее, единственной из учениц Волкова, в программе стоял тройной аксель. На последней минуте произвольной…

Некогда Маша всеми правдами и неправдами норовила выклянчить дорогостоящие каскады «три плюс два плюс три» и многооборотные прыжки на последней минуте. Рвалась доказать, что может все и даже больше. Сергей Васильевич ее энтузиазм игнорировал и словно нарочно сковывал ее облегченной программой, не позволяя Маше развернуться. Теперь они поменялись ролями. В новую Машину программу, кроме тройного акселя, он включил три рекордно дорогих каскада. Тройные лутц, флип и риттбергер, заклоны и спирали со всеми существующими усложнениями стояли и в короткой, и в произвольной. Казалось бы, «раззудись, плечо, размахнись, рука!» Но Маша, наоборот, чувствовала себя скованной, как никогда прежде. Три года назад, канителясь с «тройками», скобками и выкрюками, она «клонилась, как старушенция», будто бы за спиной у нее висел рюкзак с кирпичами. Осанка давно исправилась, а рюкзак снова оттягивал плечи, и кирпичи становились день ото дня тяжелее. Самым увесистым из них был гнет ожиданий, который Маша отныне носила на себе постоянно: от нее ждали безупречного катания, рекордных баллов, золота на каждом старте. Другим кирпичом служил страх: не обмануть бы всеобщие надежды, не подвести сборную… Третьим – беспощадный опыт, чьи плоды надежно засели в памяти: на соревновании могут подстерегать не зависящие от тебя случайности, и ты запросто срываешь элементы, которые безошибочно исполняешь на тренировке.

– Вспоминай, как ты катала произвольную на Европе, – твердил ей Сергей Васильевич. – Все время вспоминай то состояние!

А Маша вспоминала занятия физикой, солнечное кафе и разговор про Энтони Хопкинса. С того дня, когда случился разрыв, Гоша ни разу не дал о себе знать. Чем дальше, тем глубже она раскаивалась, что тогда, полгода назад, отступила перед его ненавидящим взглядом и безвозвратно упустила нечто самое ценное в жизни – то, что дается один-единственный раз, без права пересдачи. Оставалось дожидаться, пока утрата зарастет травой, вылиняет под солнцем, размоется дождями и сгинет под опавшей листвой. Но прошло лето, за ним осень, замаячила хмурая зима, а счастливые недели, что начались в подвальной забегаловке и закончились в кофейне напротив катка, все ярче сияли в памяти. Иногда возникало странное чувство, что она думает о Гоше потому, что он думает о ней, и наоборот. Будто их соединяет невидимая струна и резонирует при малейшем касании.

Все чаще ее подмывало набрать Гошин номер. Но как только она брала в руки телефон, в голову лезли сомнения и страхи: он наверняка не ответит или сбросит звонок. Она оправдывала свою нерешительность: мол, не стоит навязываться, захотел – позвонил бы сам. Откладывала телефон – и мысли бежали в обратную сторону. Что, если он точно так же не хочет навязываться? И тоже думает: «Захотела бы – позвонила сама»?

…В тот чудесный месяц, когда они после вечерних тренировок пешком возвращались с катка, Гоша однажды рассказал ее про физика Эрвина Шредингера, который придумал диковинный мысленный эксперимент. Какое отношение эксперимент имел к квантовой физике, Маша не уразумела, но содержание его запомнила. В непрозрачный закрытый ящик сажают кота; внутри этого ящика есть механизм, содержащий радиоактивное ядро и ампулу то ли с ядом, то ли с ядовитым газом. Если ядро распадается, оно приводит механизм в действие: ампула разбивается, и кот умирает. Вероятность, что ядро распадется за час – пятьдесят на пятьдесят. Стоит открыть ящик – и экспериментатор увидит, жив кот или мертв. Но пока ящик закрыт, никто не знает, распалось ядро или не распалось, поэтому кот как бы пребывает одновременно в двух состояниях: живом и мертвом.

Перед отъездом на российский чемпионат Маша совсем было расхрабрилась, нашла в «контактах» номер Гошиного мобильного, нажала «вызов»… и в последний момент его отменила. Не отважилась «открыть ящик». Страшилась узнать, что кот Шредингера мертв. Пока пребываешь в неведении, сохраняется вероятность, что он жив.

Как и ожидалось, после короткой программы Маша оказалась первой. С отрывом в десять баллов от Полины, которая шла второй.

– Помни про генеральную репетицию, – повторял, как заклинание, Сергей Васильевич, когда Маша готовилась выйти на лед в произвольной программе. – Представляй себе, что катаешься на Олимпийских играх. На главном старте своей жизни.

Первую половину произвольной Маша откатала без сучка без задоринки. Предстоял тот самый злополучный каскад «три плюс два плюс три», что не состоялся на прошлогоднем чемпионате мира. Катясь на левой ноге на ход назад и готовясь к лутцу, Маша внезапно запаниковала. Вот-вот, чудилось ей, нога опять подвернется, она на месяц лишится тренировок и на четыре года, а может, и навсегда попрощается с Олимпийскими играми. Нога не подломилась, но вместо тройного лутца получился одинарный. А вместо акселя на последней минуте – жалкая «бабочка».