И разве можно считать Вашти действующим лицом, когда она практически отсутствует в сюжете? И разве не благодаря ее отсутствию дальнейшие события становятся возможными? К тому же она антисемитка, била своих слуг-иудеев. М-м-м?.. Да бросьте, – писали в ответ. – Вся история придумана как повод устроить праздник, а праздники служили «отдушинами, укрепляющими государственный контроль». Подождите, – отмечал другой авторитет, – заметьте, что нигде ни разу не упоминается Бог! Разве Эсфирь – не очередная версия Шахерезады? Вы не думали о том, что стало с девушками, которых не выбрали?

Когда запищали часы, Лили с трудом оторвалась от чтения. И даже дома, раскладывая макароны с сыром по детским тарелкам, продолжала думать о прочитанном и о том, что можно со всем этим сделать.

Прихожане синагоги (которые в этот момент встают по краям сцены и поют «Честь» – балладу о Вашти, само собой) играют практически ту же пьесу, которую поставили в калифорнийской синагоге в прошлом году, на основе сценария, датированного летом 1967 года. Рут успела немного его адаптировать, а Лили еще кое-что поменяла, добавила новых реплик и одного персонажа: дочь злобного советника Амана, которая, как написали в одной из книг раввина, могла случайно уронить на голову собственному отцу корзину фекалий, пока тот водил Мордехая по Сузам. Лили гордится стишком, который придумала специально для этой сцены («Вот тебе на голову каки мешок, Чтоб ты подавился и пропал противный твой смешок!»). Но по большей части она оставила присланный ей сценарий без изменений, а то, что прочитала в кабинете раввина, сохранила для себя. Пока.

* * *

На сцену под песню «Somebody to Love» группы «Jefferson Airplane» выходит Эсфирь, и зал взрывается аплодисментами и криками. Царь избавился от Вашти, Амана освистали, начинается основное действие. Аудитория крайне оживлена благодаря изрядному количеству выпитых коктейлей «Том Коллинз», которые Лили щедро наливала всем пришедшим из кувшинов. Эсфирь поет песню «Different Drum», а Лили в это время оглядывает море блестящих жестяных трещоток и пластиковых стаканчиков в зрительном зале. Адам с Джун и Рози сидит в третьем ряду: Рози стоит на коленках в платье такой яркости, что его, наверное, видно из космоса, а Джун сидит на коленях у Адама. Помимо трещоток у девочек в руках волшебные палочки из их личных коллекций; девочки уверяли, что Эсфири без палочек никак не обойтись. Они завороженно и с восхищением глазеют, как «настоящая» Эсфирь на сцене – выпускница колледжа Роза Коган – изгибается и встряхивает под музыку длинными волосами, а массовка из числа прихожан (многие из них знали Розу еще ребенком) выплясывает вокруг нее. Они верят, что Роза, как ее имя, цветущая и жизнерадостная. Но Лили видела, что девушка тайком курила траву на репетиции, и слышала ее жалобы жене Амана, будто у нее ВПЧ[5] и она никогда не найдет себе мужа. Ей наплевать, что жену Амана играет женщина за тридцать, которую дважды бросали женихи. Девушка (как многие девушки) не думает о чувствах женщины. Как-то Лили услышала, что Роза во время перекура сказала: «Взрослею», – и не сразу поняла, что та имеет в виду не свою электронную сигарету, а то, что играет в пьесе в честь Пурима.

И вот Роза, она же Эсфирь, прохаживается на сцене в компании других дев, распевая «Piece of My Heart», а Ахашверош, уперев руки в бедра и нахмурив приклеенные брови, разыгрывает душевные терзания. Кого же он выберет? Джун и Рози кричат и показывают пальцами. Адам сидит с открытым ртом, настолько поглощенный представлением, что, когда его лицо в зале выхватывает свет софита, старый шрам на щеке снова кажется ожившим. На прошлой неделе Адама повысили до регионального директора проектов в Восточной Африке; он долго ждал этого и теперь испытывает огромное, поразительное облегчение, которое ощущается физически, и даже атмосфера у них дома изменилась. Только сейчас Лили поняла, насколько страшно было Адаму все это время. «Эсфирь!» – вопят Джун и Рози, размахивая палочками и показывая на Розу. Словно по сигналу, в противоположном углу сцены из-за кулис ей подмигивает Вашти, и Лили подмигивает в ответ, на мгновение вспомнив о Вире, а потом снова погружается в атмосферу всеобщей радости. Она помогает одной из неизбранных дев переодеться в потрепанный костюм голодающей иудейки, подпевает партии Амана на мотив «Purple Haze» Джимми Хендрикса («Евреи, время умирать!») и берет бокал из рук жены Амана, которая контрабандой пронесла за кулисы бутылку вина.

Внимание Лили привлекает яркое пятно, мелькнувшее в зрительном зале. Никто кроме нее и не заметил бы. Но Лили видит рыжие волосы Вивиан Барр. Вивиан Барр сидит в самом дальнем углу, на самом последнем ряду.

Лили прячется обратно за кулису. Внезапно она понимает, что захмелела, Аман дважды повторяет одну строчку, а звуковая система барахлит. Зачем пришла Вивиан Барр? Откуда ей знать, что Лили ставила пьесу? Последний привет от нее привез курьер: маленький набор для шитья, который Вивиан прислала Лили после их встречи.

Лили вытягивает шею, чтобы взглянуть на мамину старую подругу. Та сидит с немного неестественной прямотой, в руках ни напитка, ни трещотки. Она здесь посторонняя. Возможно, более настороженная, чем другой посторонний человек на ее месте, думает Лили, вспомнив слова Вивиан Барр о том, что ее отец был евреем: «…Ваш отец, ну, вы понимаете», – и то, как изменился ее голос, когда Лили спросила, почему она не пыталась отыскать Рут. «Я похожа на человека, которому нужно общество?»

«И все-таки, – думает Лили, – она пришла».

Эсфирь снова на сцене и входит без приглашения к царю, размахивая полами длинной юбки на манер фламенко. А вот и Аман со зловещей ухмылкой на лице и увалень Ахашверош, у которого обалдевший вид, а потом (еще одна придумка Лили) на сцену ненадолго выскакивает Мордехай и напоминает зрителям, чтобы не стеснялись пить, потому что обычай велит – к концу представления все должны так напиться, чтобы не отличать Мордехая от Амана. «Кто плох, кто хорош! – кричит Мордехай. – Где правда, где ложь? Ничего не поймешь!»

Может ли Вивиан Барр почувствовать, что Лили смотрит на нее?

Она определенно знала, что Лили не воспользуется ее советом насчет ателье, поэтому прислала швейный набор. Знала ли она, что Лили не послушает и второй совет – не просить помощи у подруги, которая первой вызвалась помочь с платьями?

«Привет мне очень жаль что я пропала так надолго надеюсь ты меня простишь, – гласило сообщение, которое Лили отправила Кайле, опасаясь, что струсит, если остановится хоть на секунду, чтобы поставить запятую. – Хотела узнать не могла бы ты все же помочь мне с детскими платьями? Ткань у меня есть и выкройки я выбрала самые простые что думаешь».

«Слишком сложно», – сказала Вивиан Барр про Кайлу. Может быть, она думала о Розмари или о дружбе с кем-то еще, которая не сложилась, а может, о женщинах в целом.

Но она ошиблась. Кайла ответила через несколько минут: «Да, конечно, не переживай. Я сегодня дома. Приходи после половины девятого, пришли сообщение, когда будешь недалеко, не звони, дети будут спать». Было уже восемь, и Адам только вернулся с работы, но сказал: «Конечно, иди». Так же, как сказал про пьесу: «Конечно, поставь». Он понял все то, что сама Лили только начала понимать. И тогда Лили подумала: хорошо. Порой бывает и так. Это не значит, что я ребенок. А значит всего лишь, что он, наверное, представил, каково быть в моей шкуре. Он видит, как пустота отступает, а ее место занимает другое. И Лили увидела в его поддержке и его «конечно» признак любви, а не страха.