Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гротески
Grotesken
1910
Мои похороны
За три дня до своей смерти я отправил открытку «Красным Самокатчикам». Хотелось бы мне, чтобы история эта имела место в Берлине! «Берлин» просто даже звучит изысканно. В Берлине говорят «элеватор» вместо банального «лифт», и все там «джентльмены», вовсе не «господа». И когда у них возникает некая надобность, они всегда отправляют депешу в «Кооператив мальчиков-посыльных».
Итак, сейчас вы поймете, почему история моя произошла отнюдь не в Берлине. Я написал «Красным Самокатчикам», потому что они показались мне славными ребятами – «Мальчики-посыльные» мою открытку просто выбросили бы. Написал я следующее:
«Через три дня по получении этого письма прошу отвезти ящик на кладбище в двенадцать часов дня. При этом необходимо присутствие всех Красных Самокатчиков. Плату и подробные инструкции найдете на ящике».
За этим следовали имя и адрес.
Красные Самокатчики явились пунктуально, и с ними – господин обер-самокатчик (в Берлине его бы звали генеральный директор). Ящик был большой, длинный, из-под яиц, и я на нем намалевал с большим старанием: «Стекло!», «Хрупкое!», «Осторожно!», «Не кантовать!». Разумеется, в этом старом ящике лежал мой труп, но крышка, по моему указанию, не была приколочена: я хотел быть приличным покойником и решил самолично проследить за тем, чтобы все так и было. Первым делом обер-самокатчик взял деньги, положенные на крышке, и пересчитал их.
– Сорок пять Красных Самокатчиков, – промолвил он, – на два часа – да, тут хватит! – Он сунул деньги в карман и прочитал мои инструкции. – Увы, – произнес он, – мы за такое не возьмемся. Это не наше дело.
Как можно более глухим и мертвым голосом я тогда сказал из ящика:
– Красные Самокатчики устраивают все!
Герр обер-самокатчик не догадался, кто говорит, и почесал себе нос.
– Ладно, – проговорил он, – ладно уж!
Совесть зазрила его, ведь во всех рекламах его конторы красным по белому писалось: «Красные Самокатчики устраивают все».
Один из мальчишек хотел приколотить крышку гвоздями, но главный остановил его.
– Прочь! – вскричал он, тыкая в записку. – Здесь определенно сказано: «Крышки не прибивать»!
Он мне положительно нравился, этот малый; взяв на себя поручение, он ни на йоту не отступал от моей инструкции, которую он снова внимательно перечитал.
– Теперь мы прочтем краткую молитву, – объявил он. – Кто из вас знает краткую молитву?
Но ни один из Красных Самокатчиков не знал краткой молитвы.
– Может, кто-нибудь знает длинную?
Но и длинной молитвы никто из них толком не знал.
– Красные Самокатчики устраивают все! – буркнул я из своего ящика.
Обер-самокатчик оглянулся.
– Ну разумеется, – поспешно проговорил он. – Недурно было бы, если бы Красные Самокатчики умели молиться! – Он обратился к самому маленькому: – Фриц, ты, наверное, знаешь молитву!
– Знать-то я знаю, – замялся малыш, – да только с пятого на десятое…
– Это не важно, – прервал его начальник. – Хорошо ли молишься, плохо, не важно, главное – молиться! Ну, говори молитву, а все будут за тобой повторять!
Фриц молился, а прочие горланили за ним вслед, что было мочи:
– Господь будь нам гость, Иисусе, и нас благослови, яко в твоем вкусе.
– Аминь! – торжественно подытожил обер-самокатчик. – Замечательная вышла у нас молитва, заметьте ее себе, ребята, для будущего случая!
Затем, в точности следуя моим инструкциям, он стал командовать. Ящик погрузили на трехколесный грузовой самокат, которым управлял самый дюжий из парней; на ящик посадили Фрица – придерживать крышку. Красные Самокатчики оседлали свои самокаты и во весь опор помчались по улицам. Публика восторгалась бойкой процессией Красных Самокатчиков; а я решил в своем ящике, что куда приятней вот этак лететь на кладбище, чем медленно тащиться в черной траурной колеснице с унылыми плакальщиками!
Через двадцать минут мы уже были у цели. Все поставили самокаты у решетчатых ворот, четверо сильнейших осторожно подняли ящик. Герр обер-самокатчик проверил мою инструкцию и распорядился:
– Вторая поперечная аллея, восьмой боковой проход, влево от главной дороги. Могила номер 48678!
Туда они и отнесли торжественной процессией старый ящик, где лежал мой труп.
Могила была уже вырыта, два больших заступа торчали в песке. Несколько Красных Самокатчиков осторожно спустились в яму и поставили туда ящик. Потом они обступили яму широким кругом.
– Каждый должен закурить папиросу! – распорядился обер-самокатчик.
У большинства парней были папиросы, прочим оные достались из портсигара шефа.
– Я не умею курить! – заявил маленький Фриц. – Меня от дыма тош…
Но я перебил его:
– Красные Самокатчики умеют все!..
Обер возмущенно оглядел свою красную команду.
– Кто тут говорит? – вскричал он. – Запрещаю бесполезные прения! Разумеется, наши парни все умеют! А ну кури, Фриц! Красный Самокатчик так же должен уметь курить, как и молиться!
Фриц зажег свою папиросу, прочие последовали его примеру.
– Так! – промолвил обер-самокатчик и опять заглянул в записку. – Теперь начинается торжество похорон. Мы споем – на мотив из «Финстервальдских певцов» – такие слова:
Самокатчики Красные все порешают,
Для того и живут, для того умирают!
Все пели так, что и гнус бы заплакал, и я им подпевал из ящика.
– Теперь надгробная речь, – проговорил обер и начал: – Ныне нам перепали честь и великое удовольствие впервые, в силу профессии, проводить ближнего к месту вечного упокоения! Хотя о прочих добродетелях усопшего нам мало что известно, но одних его последних распоряжений достаточно, чтобы воздвигнуть ему вечный памятник в сердцах всех Красных Самокатчиков: по три марки сорок пять пфеннигов в час. По сей причине да соединимся дружно в возгласе: нашему благодетелю, блаженно усопшему, – троекратное «ура»!
И Красные Самокатчики взревели: «Ура, ура, ура!»
– Отлично! – проговорил обер, в то время как я благодарно рукоплескал в своем ящике. – Напоследок мы споем любимую песню в бозе почившего: ра-а-а-а-а-а-дуйся, ра-а-а-а-дуйся, дщерь Сиона; лику-у-у-уй, лику-у-у-уй, Иерусалиме!..
Поблизости раздалась другая песнь – на третьей поперечной аллее, восьмой боковой проход, влево от главной дорожки, тоже шли похороны в секции 18679, с левой стороны, наискосок от меня. Хоронили советника фон Эренгафга при страшном скоплении народа: офицеры, судьи, асессоры и тому подобные важные птицы. Но то было погребение в старом стиле – без Красных Самокатчиков.
Герр обер-самокатчик учтиво выждал, пока те кончили, и опять затянул:
– Споем же любимую песню усопшего: дщерь Сиона, радуйся, ра…
Продолжать он не мог, потому что пастор начал гнусавым голосом читать надгробную речь.
Обер-самокатчик подождал пять минут, десять минут; но пастор не умолкал, и мне стало дурно. «Такие речи сильно ускоряют процесс органического разложения», – сказал я себе. Должно