Но неприятности только начинались. Утром, когда Гертруда еще не встала, шейх снова явился и злобно заявил Фаттуху и Саиду, погонщику ее верблюда, что ни одна христианка еще не ездила по этой стране и сейчас тоже не будет. Быстро одеваясь, Гертруда слышала, как он подстрекает ее людей к мятежу, и задумались, как же от него избавиться. Она вышла и заговорила с ним в самой ледяной своей манере. Через час постепенно возрастающих угроз шейх сообщил, что если не получит револьвер и цейсовскую трубу, то пойдет за ней ночью и возьмет все, что захочет. Ее люди отозвали ее в сторону и шепотом посоветовали отдать ему требуемое, чтобы избежать репрессий. Гертруда, кипя от ярости, капитулировала. Саид ибн-Муртед схватил оба предмета и потребовал еще денег от шаммарской семьи. Шераратцы были слишком бедны, чтобы возиться с ними. Наконец избавившись от него, Гертруда возместила шаммарцам убыток и вернула их собственный драгоценный ковер, который они вручили ей для хранения.

Приближаясь к Хаилю, она задумалась о проблемах, связанных с приездом в этот самый политический из городов. Какой прием окажут ей Рашиды – правящее семейство племени шаммар? Примут ли как гостью или ей грозит ограбление или того хуже? Ведь британцы, как ни крути, помогают врагу рашидидов, Ибн Сауду. Багополучие Гертруды будет полностью зависеть от того, добьется ли она благосклонности правящей семьи, а сейчас до нее дошли тревожные новости о молодом правителе.

«Эмир, кажется, сейчас не в Хаиле, но стоит лагерем к северу от него со своими стадами верблюдов. Боюсь, мне это может быть досадно: предпочла бы иметь дело с ним, а не с его представителем. Также сообщают, что он предупредил своих людей о моем прибытии, но чтобы встретить меня или остановить, я не знаю. Не знаю я также, правдиво это сообщение или нет».

11 февраля, почти через два месяца после выхода из Дамаска, караван выехал на открытую галечную равнину, и вдали наконец блеснули первые высокие холмы Нефуда. Огромные дюны, не нанесенные на карту, уходили к горизонту подобно горной цепи. Здесь Гертруда день за днем выполняла тщательные топографические съемки и по дороге наносила на карту водные источники.

В Нефуд они вошли на следующий день и тут же начали вязнуть в глубоком мягком песке. Верблюды барахтались и замедляли шаг. По глубоким впадинам и крутым подъемам они мучительно двигались вперед не быстрее мили в час. Непрестанный ветер выдул огромные полости, с полмили шириной, так что время от времени караван с трудом поднимался на склон и оказывался на краю стофутового песчаного обрыва, обточенного ветром до остроты ножа. У команды хватало историй о верблюдах, камнем провалившихся сквозь такие песчаные гребни и сломавших ноги внизу в расселинах. Приходилось обходить эту песчаную подкову, только чтобы оказаться перед подъемом на следующий склон. Караван медленно брел вперед, сгорая под полуденным солнцем и дрожа от ночных морозов. Забираясь пешком на какую-нибудь особо высокую дюну, Гертруда стояла на вершине, как моряк на носу высокого корабля, разглядывая окаменевшие волны буйного океана и видя все еще вдалеке песчаниковые горы Джебел-Мисма.

Через пять дней такого деморализующего ландшафта постоянная нагрузка стала брать свое. Верблюды выдохлись, люди молчали, а Гертруда впала в совершенно несвойственный ей припадок депрессии. Она писала Дику:

«Депрессия возникает из глубокого сомнения: стоит ли вся эта авантюра свеч в конечном счете. Не из-за опасности – это мне все равно, но… ничего не дает этот поход в Неджд в смысле каких-то реальных преимуществ или реального обретения новых знаний… Здесь если и есть что-нибудь, что стоит записать, то велика вероятность это не найти и до него не добраться, потому что на пути у тебя враждебные племена или безводный путь… боюсь, что потом я скажу, оглядываясь назад: потерянное время».

Теперь добавилась еще трудность – проливной дождь, скрывающий ландшафт и все ориентиры. Двигаться было нельзя, чтобы не заблудиться в Неджде. Промокшая Гертруда пыталась высушить волосы и одежду вместе со всеми, закрывая ими костер от дождя. Неподалеку сгрудились возле своих костерков шаммарцы и шераратцы, почти невидимые в серой водянистой ночи. Фаттух бегал между шатрами, пытаясь сохранить постель Гертруды, жесткую теперь от грязи, как можно более сухой. Шатры были забиты багажом, который обычно оставляли снаружи, а деморализованные погонщики спешили накормить животных и скрыться в промокающих шатрах. Среди грома и града Гертруда завернулась в меха и дрожала под пологом, перечитывая «Гамлета». Как всегда, Шекспир несколько поднял ее дух.

«Принцы и власти Аравии сошли на свое истинное место. Поднялась над ними душа человека, сознательная и ответственная перед самой собой, созданная с великой разумностью, заглядывающая вперед и назад».

20 февраля они вышли на край Нефуда, где увидели собрание шатров. Еще один рафик, пожилой и потрепанный мхаилам, был нанят Гертрудой за два фунта стерлингов и новую одежду, чтобы проводить экспедицию на последнем этапе путешествия до Хаиля. Вопреки его и Мухаммада совету Гертруда решила срезать последний участок пути, оставив в стороне сравнительную безопасность дюн и пустыни, и направиться напрямик через равнину, где ее караван будет виден любым разбойникам. Газзу и голод, решила Гертруда, «ничто по сравнению с возможностью идти по прямой и твердой дороге». Она встала над последним обрывом зыбучего песка, посмотрела – и у нее перехватило дыхание. Перед ней лежала черная враждебная земля, и башни камней торчали, как скелет города, опустошенного огнем. Домой она писала:

«Сегодня утром мы дошли до голых песчаниковых скал Джебел-Мисма, ограничивающих с этой стороны Нефуд, и прошли мимо них в Неджд… Ландшафт, который перед нами открылся, был настолько мертв и пуст, что я никогда такого не видела. Почерневшие скалы Мисма круто обрываются с В. стороны в пустыню зазубренных пиков… и дальше, и дальше еще тянется мертвенно-бледная безжизненная равнина, и снова утесы песчаника поднимаются резко из нее. А над этим всем пронзительный ветер хлещет тени облаков».

За спиной прозвучал голос Мухаммада: «Мы пришли к адовым вратам». Гертруда вышла из Нефуда, отдав шаммарцам и шераратцам последние дары денег и провизии, и спустилась на почерневшую равнину.

Это было 22 февраля, спустя одиннадцать дней после входа в Нефуд. Через два дня караван наконец-то остановился на отдых в паре часов пути от Хаиля. Рано утром двадцать шестого Гертруда послала Мухаммада и Али объявить о ее прибытии, а потом проехала последнюю часть чистой гранитной и базальтовой равнины до живописных башен сахарного города так медленно и легко, будто «бродила по Пикадилли». Она это сделала, и после всех испытаний на последних шестистах милях это показалось настоящей разрядкой. Впереди, видимый уже невооруженным глазом, находился прекрасный город-крепость, омытый утренним светом, и его белые глинобитные стены венчали выложенные «песьим клыком» парапеты с бойницами, над которыми ласково покачивались кроны пальм, а окружающие сады сияли розовым цветом миндаля и белым – сливы. За линией высоких башен, окруженных навесными бойницами, поднимались далекие пики голубых гор, парившие над горизонтом, как облака. Погруженная в мир «Аравийской пустыни» Гертруда чувствовала себя будто в паломничестве к святым местам.