И оставался только один луч надежды – Али. Его дядья, в настоящий момент гости в Хаиле, были шейхами из племени аназех. Рашидидам они нужны были как союзники: с их помощью рашидиды собирались захватить город Джоф, куда направлялся эмир. Эти дядья, как сказал Али Гертруде, уже торгуются по ее поводу и резко возражают против отношения, проявленного Ибрагимом к ее аккредитиву. Между собой они, добавил Али, называют Фатиму келбех – сука.

Наконец настала ночь, и снова на той же кобыле Гертруда поехала на решающую встречу с Ибрагимом. На улице поднимался горячий ветер. Пыльный песок вертелся во дворе, песчинки жалили лицо. Гертруду провели в комнату поменьше прежней, и там она некоторое время ожидала появления Ибрагима. Она принесла с собой те же подарки и, как только поздоровалась с ним, сразу же попросила оставить их у себя. И снова подняла вопрос денег, на этот раз не став ходить вокруг да около. Она больше не останется в Хаиле, заявила Гертруда. Удержание ее денег причиняет ей огромное неудобство, и она вынуждена просить, чтобы ей дали рафика для следующего этапа путешествия. Ибрагим ответил вежливо: он улыбнулся и заверил, что готов предоставить ей рафика, но при этом не смотрел ей в глаза, и сомнения Гертруды не были развеяны. В дневнике для Дика она написала в ту ночь, что впервые оказалась близка к тому, чтобы признать в себе страх, и, убежденная атеистка, закончила письмо молитвой о спасении:

«Я провела долгую ночь, строя планы побега, если дело обернется плохо… В духовном смысле в этом месте пахнет кровью… рассказы возле моего костра все только об убийствах, и убийством дышит воздух. Действует на нервы – вот так сидеть целый день за высокими глинобитными стенами, и я благодарю небеса, что нервы у меня не очень чувствительные… И пусть все будет хорошо, Господи! Боже мой, пусть будет хорошо!»

Ее худшие страхи сбылись на следующее утро, 3 марта, с появлением раба – брата Саида. Нарядно одетый и пришедший в сопровождении слуг, он повторил то, что она уже слышала: ехать ей нельзя, не могут они также и выдать ей денег, пока не придет гонец с разрешением от эмира. Это было первое подтверждение, что Гертруду фактически задерживают в Хаиле. Она глубоко вздохнула, резко развернулась, сбежала во двор и вернулась с Мухаммадом и Али. И сказала Саиду, чтобы он перед ними повторил свои слова.

В настоящий момент интересы Гертруды очень мало значили для рашидидов. Она приехала в самый неподходящий момент. Чего она не знала – и сам Ибрагим тоже не знал, – что как раз сейчас эмир, шестнадцатилетний глава семьи, намеревался убить брата Ибрагима Замиля ибн Субхана. Как регент, советник и дядя, Замиль сопровождал его в пустыне в качестве главы армии соплеменников. Он уговаривал эмира заключить мир с Ибн Саудом, но эмир хотел абсолютной власти без всякого вмешательства. Через небольшое время, на форпосте в пустыне под названием Абу-Гхар эмир велит одному из рабов застрелить регента в спину. Когда Замиль упадет наземь, его братья и рабы тоже будут перебиты. Эмир и его сообщники, согласно сообщениям, проедут мимо места бойни, даже не повернув головы. Ибрагим, вероятно, хорошо знал, что его родные не в фаворе у эмира, и совершенно не хотел его провоцировать – ни выдачей Гертруде денег, ни взятием на себя ответственности за ее отъезд.

А между тем Туркийе выполнила свое обещание пригласить Гертруду на встречу с королевским гаремом. Мать эмира, Муди, послала Гертруде приглашение посетить ее вечером после наступления темноты. Гертруде было очень интересно увидеть сцены, так часто воссоздаваемые художниками-ориенталистами и карикатуристами «Нью-Йорк таймс», с роскошными красавицами на подушках, окруженными рабынями и евнухами. Муди произвела на нее сильное впечатление. Несмотря на то что она была женой трех эмиров по очереди, она все еще оставалась молодой: Гертруда описала ее очень красивой и очаровательной, а также умной и восприимчивой.

«Я провела два часа, взятые прямо из “Тысячи и одной ночи”, с женщинами дворца. Думаю, мало осталось мест, где можно увидеть подлинный Восток в его обычаях, как он живет уже сотни и сотни лет, и одно из таких мест – Хаиль. Вот они были передо мной, эти женщины, одетые в индийскую парчу, увешанные драгоценностями, обслуживаемые рабынями. Они передаются из рук в руки, их берет себе победитель… подумать только! У него руки красны от крови их мужей и детей. У меня это все никак в голове не укладывается».

И Гертруда тоже представляла для Муди предмет уникального интереса. Эти женщины смотрели друг на друга в восторге, и каждая встретила в лице другой совершенно новое для себя явление. Жаждущие объяснений, полные вопросов, они разговаривали все живее, а другие жены смотрели завороженно, потрясенные как внешностью Гертруды – бледная кожа, зеленые глаза, рыжие без хны волосы, вечернее кружевное платье, туфли на пуговицах, – так и ее головокружительной мужской свободой. Перед ними, несомненно, была женщина, живущая жизнью шейха и воина. Гертруда объяснила свои текущие затруднения. Муди, не имеющая опыта независимости, поняла, что сидящая перед ней путешественница поймана, как птица в клетке. Два часа пролетели как одна минута. Они посмотрели друг на друга в последний раз – представительницы противоположных миров, великолепно понявшие друг друга, – и настало время расставаться.

К 6 марта Гертруда фактически находилась под домашним арестом, и уже не было смысла скрывать это от себя. Без разрешения на отъезд и без рафика для гарантии неприкосновенности она стала пленницей. У нее заканчивались ресурсы. И она сидела, закусив губу, вполуха слушая, как Туркийе и домоправительница жалуются на дороговизну рабынь: «Раньше можно было хорошую девочку купить за двести испанских реалов, – говорила Лулуа, – а теперь не достанешь и за пятьсот», – и тут пришел гонец с королевским приглашением навестить двоюродных братьев эмира у них в саду после полудня. При свете дня.

Хозяевами оказались пять маленьких детей, одетые в вышитые золотые халаты и с раскрашенными лицами. Гертруда сидела с ними в летнем доме на ковре «как на рисунке из персидской книжки с картинками». Рабы и евнухи подавали фрукты на подносе, чай и кофе, и мальчики провели ее по саду, называя ей каждое дерево и каждый цветок. Присутствовали и взрослые, и вскоре Гертруда узнала сидящего среди них Саида. Она села с ним рядом и, заговорив без вежливых предисловий, сухо и коротко сообщила о своем желании срочно покинуть Хаиль.

Когда Саид ответил: «Приезд и отъезд – не в нашей власти», – Гертруда вышла из себя. «Я говорила с ним очень энергично и закончила беседу, резко встав и покинув его… правду сказать, мне все это очень надоело», – написала она в другом дневнике.

Через час, когда она сидела в кофейной, которую использовала как спальню, рабыня пригласила ее в приемный зал. На этот раз Гертруда не дала себе труда оправлять одежду или причесываться. В дверях стоял Саид, бесстрастный, как обычно, с мешком в руке. Он сообщил, что ей дано полное разрешение уходить куда захочется и когда вздумается. Она с удивлением приняла от него мешок, и оказалось, что внутри золото. «Почему мне сейчас дали разрешение или почему его не давали раньше, я понятия не имею, – написала она. – Но как бы там ни было, я свободна, и на сердце у меня спокойно. Отпустило».