что-то мне сказать, но она уже была не в состоянии это сделать. Только бормотала что-то нечленораздельное, я ни слова не разобрала.

Больше часа провел Джек Лемон в комнатке домоправительницы миссис Брокстон и уже потерял надежду узнать что-либо существенное для себя. Тут он вспомнил о журналисте, который, по словам старой служанки, был в их доме. Может, от коллеги удастся узнать больше? А может?.. Какое-то смутное подозрение шевельнулось в душе молодого человека.

— Открывая мне дверь, вы упомянули о каком-то журналисте, который приходил в этот дом, — сказал он. — Из какой газеты был тот журналист? Возможно, вы и фамилию его запомнили? — И, чтобы женщину опять не испугало его чрезмерное любопытство, попытался обосновать свой интерес: — Если он беседовал с вашей хозяйкой, может, от него я узнаю что-нибудь полезное и для моей работы. Сами понимаете, коллега-журналист, профессиональная память, наблюдательность…

Женщина с пониманием кивнула головой и на сей раз попыталась помочь своему гостю. Увы, несмотря на самое искреннее желание быть полезной, она мало что могла вспомнить.

— Фамилия… фамилия… Боюсь, фамилии мне не вспомнить, ведь это было так давно. А фамилию он называл, как же, обязательно называл, ведь я же ее сказала хозяйке, когда пошла ей докладывать. Но вот какая фамилия — совершенно вылетело из головы.

— Ну, бог с ней, с фамилией. Из какой газеты он был?

— Из какой газеты? — опять задумалась женщина. — А вот из какой газеты, он и не сказал. Что репортер — сказал, что пришел к миссис Брокстон в связи с ее коллекцией фарфора — сказал, фамилию — назвал. А из какой газеты — нет, хорошо помню, не сказал.

"Странно, — подумал Лемон. — Всякий репортер первым делом громко назовет газету, которую представляет, а тут…"

— Когда он был у миссис Брокстон?

— А я разве вам не сказала? Да аккурат в тот самый день, как она скончалась. Пришел он под вечер, еще и пяти не было, с хозяйкой разговаривал долго, больше часа, пожалуй. Все-то его интересовало, и мне задал работы, пришлось ему всю коллекцию показывать. А хозяйка и рада, ей, бедняжке, нравилось, когда интересовались ее сокровищами да нахваливали коллекцию. А потом я подала им чай, и больше она меня не вызывала, только когда этот джентльмен собрался уходить… Где-то часов в шесть.

— А как она себя тогда чувствовала?

— Да, наверное, прекрасно. Была веселая, оживленная. Даже пошутила. "Теперь, — сказала она тому джентльмену, — вам уже до конца жизни не захочется и смотреть на фарфор, так я вас уморила". Ну, тут я пошла за его шляпой и зонтиком, потому как она с ним прощалась. И, когда уже закрывала за ним дверь, слышала, как она зовет меня звонком. Ну а что было дальше — вы уже знаете.

— Да, вы рассказывали. А как выглядел тот журналист? Извините, столько доставляю вам хлопот, но не исключено, что мы с ним знакомы и я смогу его найти…

— Да-да, я понимаю. Как выглядел? Худощавый, высокий, приблизительно вашего роста. Лет тридцати с небольшим.

Сердце Джека сильно забилось.

— А какие у него волосы, не помните? Короткие, длинные, светлые, темные?

— Пожалуй, короткие… Да, скорее всего короткие. Короткие темные волосы. И он был, знаете, очень бледный, это я запомнила. Я еще подумала тогда — устал, бедняга, хозяйка его Действительно уморила своей коллекцией. А теперь я думаю, она тоже обратила внимание, судя по ее словам, на его бледность и усталый вид.

У молодого человека перехватило дыхание.

— А больше вы ничего особенного не заметили?

— Нет, больше ничего. Особенного ничего. Был он в обыкновенном костюме, если не ошибаюсь, темно-синего цвета, а необыкновенного ничего не было. Знаком он вам?

— Что?! Ах, вы об этом… Действительно, напоминает он мне одного моего знакомого, но у того — необыкновенные, очень светлые глаза. А у этого репортера какие были глаза?

— Вот на глаза я и не обратила внимания.

— А может, еще что припомните?

— Куда же еще? Я и то удивляюсь, что столько запомнила. Прошло столько времени, а я помню…

— Разумеется! У вас великолепная память. Я вам очень, очень признателен.

Лемон попрощался и вышел на улицу. Оказалось, там тем временем пошел неприятный, мелкий дождь, который, однако, не смог испортить настроение журналисту.

"Коллега по профессии, черт бы его побрал! И опять — сразу после его ухода умирает пожилая женщина".

Джек Лемон сел в машину, включил зажигание и рванул с места. Ему предстояло нанести еще восемнадцать визитов.

Глава V

Супруги Бэйнемы заканчивали ленч. Филипп Бэйнем вытер рот салфеткой, подождал, пока служанка соберет со стола посуду и удалится с подносом, и, обращаясь к жене, буркнул:

— Никак не могу пережить, что половину наших денежек огребла эта девка.

— Тетка всегда была со странностями, — ответила жена. — Как же, она ведь самая умная, а все остальные должны считаться с ее мнением, слова своего не могли сказать! А эта Джонс во всем ее поддерживала, со всем соглашалась, подлизывалась, ну и добилась своего.

— А мы остались в дураках! Сколько хлопот, риска, затрат — и в результате мы получили столько же, сколько какая-то Джонс, не шевельнувшая и пальцем! Да кто она такая, в конце концов?

— Дрчь ее лучшей школьной подружки, вдовы майора или кого-то еще в этом роде. Думаю, эта подружка тоже точила зубы на теткины денежки, да так и померла, не дождавшись.

— Послушай, а может быть, твоя тетка вообще была ненормальная? — высказал Бэйнем, видимо, не раз повторявшуюся в разговоре супругов идею. — Ну, не совсем нормальная.

— Может, и была, — ответила его жена. — Да как это теперь докажешь?

— Надо вспомнить какие-нибудь подтверждающие это факты, случаи, а уж наш адвокат постарается, интерпретирует их, так сказать, в соответствии с буквой закона. И потом распишет, как эта паршивка Джонс из корыстных побуждений принялась посещать твою тетку, не имея никаких законных прав на наследство, как всячески ее ублажала, во всем поддакивала, наговаривала на нас, законных наследников, старалась очернить нас в ее глазах, в общем, совсем опутала старуху. Как ты думаешь, можно это провернуть?