— О, моя бедная жена, — пробормотал он. — Как-то она там справляется без меня?

— Пап, она замечательно держится. Не волнуйся, пожалуйста.

— Но как она питается, Пьета? Как она спит? Она такая слабенькая, твоя мама. Совсем не умеет о себе позаботиться.

— Но она ведь как-то справлялась, когда жила одна в Риме, — напомнила ему Пьета.

Обычно папа пресекал любые попытки поговорить о прошлом, но сейчас, казалось, был готов вспоминать. Может, заточение в больнице сделало его более разговорчивым или на нем сказалось потрясение оттого, что его тело впервые в жизни так его подвело.

— В Риме твоя мать жила в кишащей проститутками дыре с полоумной хозяйкой, — произнес он. — Просто не верится, что она вообще могла находиться в подобном месте.

— Что с ней произошло, папа?

— Ты о чем?

— Почему она так изменилась? Почему стала такой, как сейчас?

Он снова закрыл глаза, и Пьете на минуту показалось, что он сейчас уснет. Однако, собравшись с мыслями, он начал рассказывать их историю, какой он ее видел.

Я заподозрил, что с ней что-то неладно, когда она заставила своего отца покрасить квартиру в эти безумные цвета. Разрази меня гром, ярко-красный, фиолетовый, оранжевый! Ты бы скончалась на месте, если бы это увидела. Когда туда въехали Маргарет и Эрнесто, они первым делом замазали эту красоту.

Я надеялся, что дела наладятся, когда мы переедем в собственный дом. Но все пошло только хуже. Казалось, будто ее мир замкнулся в четырех стенах. Какое-то время я заставлял ее приходить в ресторан и работать официанткой, пару вечеров в неделю, не больше. С вами сидели Маргарет или бабушка. Я думал, это поможет, но так продолжалось меньше полугода, а потом она снова превратилась в затворницу.

Во всем виноват только я. Открыв «Маленькую Италию», я был вынужден работать, не считаясь со временем, чтобы добиться успеха. В те дни разница между нашими доходами и убытками была невелика. А потом, когда я начал зарабатывать реальные деньги, я решил расширить бизнес, чтобы мои красавицы дочери ни в чем не нуждались, никогда не знали голода и холода, которые я испытал еще в детстве, в Равенно. Но я был так занят, что совсем забросил Катерину, и в итоге она стала проводить слишком много времени наедине с собой.

Маргарет то и дело повторяла, что многие женщины после родов впадают в депрессию. Она клялась и божилась, что Катерина скоро придет в себя и станет прежней. Но этого так и не случилось, по крайней мере не совсем. И в этом есть доля вины Джанфранко. Он всегда был рядом, всегда наступал нам на пятки, и, хотя Катерина никогда об этом не говорила, я уверен, что он какое-то время преследовал ее. Я слишком доверял этому человеку. Я был слеп, не видел, что он за птица, но она раскусила его с самого начала.

Я полюбил Катерину и за это тоже. Она была такая мудрая. Но и ужасно впечатлительная. Гром еще не грянул, а она уже нервничает. И я начинал ее успокаивать, мол, все будет хорошо. А иногда выходил из себя и начинал на нее орать. Слово за слово, разражался громкий скандал, вы, девочки, просыпались, и в конечном итоге орали все.

Вскоре я почувствовал, что мне проще подольше оставаться в «Маленькой Италии». Если я не занимался делами на кухне, то сидел у входа, играя с Эрнесто в карты. Я избегал бывать дома и под любым предлогом старался куда-нибудь ускользнуть. Вечерами, после закрытия ресторана, мы с нашим поваром Альдо отправлялись в Сохо. Он был неженат и любил пропустить стаканчик-другой в небольшом баре, где танцевали фламенко, в темном переулке неподалеку от Оксфорд-стрит. Там вокруг нас роились красивые девушки. Мы угощали их шампанским и позволяли им флиртовать с нами. Альдо частенько покидал бар с одной из них, но я всегда уходил один.

Но была там одна женщина. Она заинтриговала меня. Танцовщица фламенко по имени Инес. Танцевала так, будто хотела сразить мужчин наповал. Такая страстная, такая неистовая. Исполнив свой номер, она спускалась со сцены и выпивала со мной бокал сангрии. В баре оглушительно гремела музыка, и, когда мы разговаривали, она склонялась ко мне так близко, что я ощущал на своей щеке ее горячее дыхание. После зажигательного танца с нее градом лил пот. Лицо блестело, по щекам текла тушь, но она плевала на все это. Она казалась мне такой сильной, такой свободной, что в конечном счете я влюбился в нее.

Катерина не узнает об этом, рассудил я. Она далеко, в своем мире страхов и тревог, а значит, мне ничто не угрожает. Не скрою, бывали вечера, когда я вовсе не возвращался домой. Мы покидали бар на рассвете; сначала шли в крошечную подвальную квартирку Инес близ Фицрой-сквер, а уж оттуда я прямиком направлялся в «Маленькую Италию». Катерина никогда ничего не говорила. Я думал, ей все равно.

Но Инес начала требовать от меня большего. Как-то раз она пришла в ресторан — хотела, видишь ли, посмотреть, где я работаю. Потом она начала наведываться к нам во второй половине дня, когда мы с Эрнесто играли у дверей в карты. Он посоветовал мне уговорить ее, чтобы она не приходила в ресторан. И хотя я ни единым словом ему не обмолвился, похоже, он понял, что происходит. Но мне нравилось, когда Инес бывала у нас. Она выглядела очень эффектно: красная помада, блестящие черные волосы, стянутые на затылке в тугой узел. Но вела она себя по-настоящему буйно. Поняв, что я не собираюсь уходить от Катерины, она начала устраивать мне сцены.

Когда моя сестра Изабелла сообщила мне в письме, что мама опять слегла и что я немедленно должен поехать в Равенно, я с грустью покидал ресторан и моих девочек. Но с другой стороны, я был рад сбежать от Инес.

Италия стала мне как чужая. В жизни моей произошло столько перемен, а в Равенно все осталось по-прежнему. Даже старичок хозяин овощного ларька выглядел так, будто со времени моего отъезда ни разу не поднялся со своей табуретки. Приехав в родные места, я возблагодарил Бога за свою новую жизнь и мою Катерину за то, что она привела меня к ней.

Увидев маму, я сразу понял, что она долго не протянет. Я и без доктора видел, как тяжело она больна. Я по многу часов просиживал у ее постели и держал ее за руку. Мне было отрадно думать, что она, зная, что ее единственный сын рядом, находила в этом утешение.

Ужасно потерять мать, сознавая, что остался один, что больше никто на земле не полюбит тебя так, как любила она. В день, когда мама закрыла глаза в последний раз, я почувствовал себя брошенным на произвол судьбы. И снова понял, как благодарен Богу за то, что у меня есть Катерина — единственный человек на всем белом свете, который любит меня так же сильно, как мать. И мне стало стыдно за то, что я так к ней относился.

После похорон Изабелла сказала мне, что в Равенно ее больше ничто не держит, что она собирается запереть дом и перебраться в Рим. В последнее время мы с ней не ладили, потому что она совершила поступок, который очень меня разозлил, и мне так и не удалось ее простить. Но мать угасала, и ради нее мы на время забыли о наших разногласиях. Теперь, когда мамы не стало, мы снова стали ссориться.