– Повидаться с подругой, – это можно, но я не хочу, чтобы имот меня кланялись.

– Ну, не хотите, так и не надо.

Отчего же и не сказать ей этого, ничего плохого тут нет. Такиепустяки сделать нетрудно, и хлопот никаких; а ведь пустяки-то и помогают вжизни больше всего; и Мэри Джейн будет спокойна, и мне это ничего не стоит.Потом я сказал:

– Есть еще одно дело: этот самый мешок с деньгами.

– Да, он теперь у них, и я ужасно глупо себя чувствую, когдавспоминаю, как он к ним попал.

– Нет, вы ошибаетесь. Мешок не у них.

– Как? А у кого же он?

– Да я теперь и сам не знаю. Был у меня, потому что я егоукрал у них, чтобы отдать вам; и куда я спрятал мешок, это я тоже знаю, толькобоюсь, что там его больше нет. Мне ужасно жалко, мисс Мэри Джейн, просто немогу вам сказать, до чего жалко! Я старался сделать как лучше – честное слово,старался! Меня чуть-чуть не поймали, и пришлось сунуть мешок в первоепопавшееся место, а оно совсем не годится.

– Ну, перестань себя винить, это не нужно, и я этого непозволяю; ты же иначе не мог – и, значит, ты не виноват. Куда же ты егоспрятал?

Мне не хотелось, чтобы она опять вспоминала про своинесчастья, и язык у меня никак не поворачивался. Думаю, начну рассказывать, иона представит себе покойника, который лежит в гробу с этим мешком на животе. Ия, должно быть, с минуту молчал, а потом сказал ей:

– С вашего позволения, мне бы не хотелось говорить, куда яего девал, мисс Мэри Джейн. Я вам лучше напишу на бумажке, а вы, если захотите,прочтете мою записку по дороге к мистеру Лотропу. Ну как, согласны?

– Да, согласна.

И я написал: «Я положил его в гроб. Он был там, когда выплакали возле гроба поздно ночью. Я тогда стоял за дверью, и мне вас было оченьжалко, мисс Мэри Джейн».

Я и сам чуть не заплакал, когда вспомнил, как она плакала угроба одна, поздней ночью; а эти мерзавцы спят тут же, у нее в доме, и ее жесобираются ограбить! Потом сложил записку, отдал ей и вижу – у нее тоже слезывыступили на глазах. Она пожала мне руку крепко-крепко и говорит:

– Всего тебе хорошего! Я все так и сделаю, как ты мнеговоришь; а если мы с тобой больше не увидимся, я тебя никогда не забуду,часто-часто буду о тебе думать и молиться за тебя! – И она ушла.

Молиться за меня! Я думаю, если б она меня знала какследует, так взялась бы за что-нибудь полегче, себе по плечу. И все равно,должно быть, она за меня молилась – вот какая это была девушка! У нее хватилобы духу молиться и за Иуду; захочет – так ни перед чем не отступит! Говорите,что хотите, а я думаю, характера у нее было больше, чем у любой другой девушки;я думаю, по характеру она сущий кремень. Это похоже на лесть, только лести тутнет ни капельки. А уж что касается красоты, да и доброты тоже, куда до нее всемпрочим! Как она вышла в ту дверь, так я и не видел ее больше, ни разу не видел!Ну, а вспоминал про нее много-много раз – миллионы раз! – и про то, как онаобещала молиться за меня; а если б я думал, что от моей молитвы ей может бытькакой-нибудь прок, то, вот вам крест, стал бы за нее молиться!

Мэри Джейн вышла, должно быть, с черного хода, потому чтоникто ее не видал. Как только я наткнулся на Сюзанну и Заячью Губу, я сейчас жеспросил их:

– Как фамилия этих ваших знакомых, к которым вы ездите вгости, еще они живут за рекой?

Они говорят:

– У нас там много знакомых, а чаще всего мы ездим кПрокторам.

– Фамилия эта самая, – говорю, – а я чуть ее не забыл. Таквот, мисс Мэри велела вам сказать, что она к ним уехала, и страшно спешила – уних кто-то заболел.

– Кто же это?

– Не знаю, что-то позабыл; но как будто это…

– Господи, уж не Ханна ли?

– Очень жалко вас огорчать, – говорю я, – но только это онасамая и есть.

– Боже мой, а ведь только на прошлой неделе она была совсемздорова! И опасно она больна?

– Даже и сказать нельзя – вот как больна! Мисс Мэри Джейнговорила, что родные сидели около нее всю ночь, – боятся, что она и дня непроживет.

– Подумать только! Что же с ней такое?

Так сразу я не мог придумать ничего подходящего и говорю:

– Свинка.

– У бабушки твоей свинка! Если б свинка, так не стали быоколо нее сидеть всю ночь!

– Не стали бы сидеть? Скажет тоже! Нет, знаешь ли, с такойсвинкой обязательно сидят. Эта свинка совсем другая. Мисс Мэри Джейн сказала –какая-то новая.

– То есть как это – новая?

– Да вот так и новая, со всякими осложнениями.

– С какими же это?

– Ну, тут и корь, и коклюш, и рожа, и чахотка, и желтуха, ивоспаление мозга, да мало ли еще что!

– Ой, господи! А называется свинка?

– Так мисс Мэри Джейн сказала.

– Ну, а почему же все-таки она называется свинкой?

– Да потому, что это и есть свинка. С нее и начинается.

– Ничего не понимаю, чушь какая-то! Положим, человек ушибетсебе палец, а потом отравится, а потом свалится в колодец и сломает себе шею икто-нибудь придет и спросит, отчего он умер, так какой-нибудь дуралей можетсказать: «Оттого, что ушиб себе палец». Будет в этом какой-нибудь смысл?Никакого. И тут тоже никакого смысла нет, просто чушь. А она заразная?

– Заразная? Это все равно как борона: пройдешь мимо втемноте, так непременно зацепишься – не за один зуб, так за другой, ведь верно?И никак не отцепишься от этого зуба, а еще всю борону за собой потащишь, верно?Ну так вот эта свинка, можно сказать, хуже всякой бороны: прицепится, так нескоро отцепишь.

– Это просто ужас что такое! – говорит Заячья Губа. – Ясейчас пойду к дяде Гарви и…

– Ну конечно, – говорю, – как не пойти! Я бы на твоем местепошел. Ни минуты не стал бы терять.

– А почему же ты не пошел бы?