* * *

Застигнутые за подглядыванием в зеркало и внезапно обнаружившие за спиной пышущий злобой объект собственного интереса, четверо друзей, обернувшись лицом к вновь появившейся угрозе, инстинктивно сбились в кучу. Как можно плотнее, держась друг за друга, словно предстоял шторм или ураган, способный разметать их как соломинки, если они не будут цепляться за своих товарищей. При этом Борис попытался заслонить собой Грету от Дамы, что было совершенно бессмысленно, но почему-то, несмотря на ужас момента, отозвалось в ней приятным теплом.

– Кто звал меня? Кто осмелился произнести мое имя? Отвечайте!

В ответ на вопрос Дамы на язык так и просилось «Мы вызвали…», чтобы разделить грядущую бурю с друзьями, чтобы не остаться один на один с кошмарной Госпожой здешних мест. Но Грета уже чувствовала себя капитаном этого небольшого корабля, ответственным за свою команду. Это она привела сюда друзей, она произнесла имя, значит, ей и держать ответ. Отпустив руку Бориса и выйдя из-за его плеча, Грета громко произнесла:

– Это я вызвала тебя, Тесса! – При этом голос ее если и дрожал, то лишь чуть-чуть, и она надеялась, что никто этого не заметил.

Дама пристально посмотрела на нее. Выражение злобы на лице Дамы медленно трансформировалось в маску холодного и ироничного любопытства:

– Представляешь ли ты себе, девочка, что происходит с теми, кто зовет меня по имени?

Борис снова схватил Грету за руку и закричал:

– Мы знаем твое имя, ведьма! Ты больше не имеешь власти над нами! Ты должна нас немедленно отпустить!..

– Молчать! – холодно произносит Дама, и Борис обнаруживает, что не может больше произнести ни слова… а также не может двигаться. – Это вам кто сказал? Иеронимус?

– Какой… Ронимус?

– Иеронимус, – повторила Дама, иронично улыбнувшись, – мой вероломный ученик, которого вы ухитрились выбрать в проводники. Глупцы! Кому вы поверили? Знаете, сколько правды было в его словах? Даже интересно, что он вам наплел о себе? Небось, про свое ремесло он не особо распространялся?

– Нет… – Грета почувствовала себя очень глупо. – Говорил, что писатель… или библиотекарь…

Дама заливисто захохотала, совсем как девчонка над дурацким анекдотом. Хохотала долго и, похоже, искренне. Промокнула мизинцем слезинку, которая выступила в уголке глаза.

– Библиотекарь? Ох, не могу… Просто дети. Поверили инквизитору. Разумеется, он обманул вас и, внушив ложные надежды, использовал, чтобы попытаться добраться до меня. Впрочем, это неважно, поскольку… Я не собираюсь вас отпускать!!! – неожиданно кричит Дама, мгновенно оказываясь лицом к лицу с Борисом. Ее настроение меняется внезапно и без причины… как, видимо, и положено пятисотлетней сумасшедшей, запертой в стационаре собственного больного воображения.

Так же внезапно она успокаивается и даже соизволяет улыбнуться:

– Вообще-то я могла бы отправить вас троих в Дерево прямо сейчас. Но поскольку в ходе сегодняшней игры – да-да, не удивляйтесь, я все знала и лишь играла с вами с самого начала – вы немало развлекли меня, я вам сначала кое-что объясню… Во-первых, вы уже пожертвовали своим сиянием, отказались от него. А по эту сторону зеркала душа без сияния ничего не стоит и не имеет никаких прав… Во-вторых, у меня ваш якорь…

В этот момент Дама достает – прямо из воздуха? – злополучный планшет. Стоящий рядом Алексей пытается выхватить планшет из ее рук, но Дама делает неуловимое движение опытного фокусника, и планшет снова исчезает, а Дама довольно больно, но при этом кокетливо бьет Алексея по руке. После этого удара Алексей тоже чувствует, что больше не может говорить и шевелиться, а может только смотреть и слушать.

– Экий шалунишка! Так о чем это я?.. Ах да, якорь. Я в любой момент могу скормить его ветвям моего Дерева, и после этого все вы окажетесь внутри резервуара душ по моему первому зову. Совершенно неважно, знаете ли вы при этом мое имя. Я ведь тоже знаю ваши имена, так что мы с вами в равном положении… за исключением того, что все козыри в этой игре у меня на руках!

– Но это же нечестно! – кричит Вера.

– Нечестно?! – вновь моментально изменившись, разъяренная Дама мгновенно оказывается возле нее, приближая свое лицо к Вериному настолько близко, что та может видеть только бешеные налитые кровью глаза с узкими черными зрачками посреди белесой, словно выстиранной радужки. Эта деталь почему-то успокаивает Веру и делает Даму почти нестрашной. Такие глаза Вера, будучи на практике в приемном отделении, неоднократно видела у наркоманов со стажем, тех, кому недолго уже осталось. В конце концов, Дама всего лишь наркоманка, зависимая от энергии душ. Вера хочет ей об этом сказать, но понимает, что язык… и все тело больше не слушаются ее. – Это ты мне будешь говорить о честности?! Ты сама-то когда собиралась сказать своему муженьку, что уходишь от него?… Что ж, я сделаю это за тебя!

Дама отодвигается от Веры, и та с ужасом видит, что у Дамы ее, Верино, лицо. В точности такое, каким она привыкла его видеть каждый день в зеркале. Дама подходит к Алексею. Этого Вера не видит, поскольку застыла на месте и не может повернуть голову. Зато она слышит, как Дама ее собственным голосом (тем самым «своим-чужим» голосом, какой мы всегда слышим на аудиозаписях, поражаясь непривычному тембру, но с удивлением признавая собственные слова и интонации) произносит ее собственный монолог, который она столько раз мысленно репетировала, не зная, как решиться на разговор с мужем:

– Леша, нам нужно поговорить… Я так больше не могу. Я совсем не вижу тебя. Мы больше никуда не ходим, не проводим время вместе. Мы стали чужими людьми. Я думаю… нам лучше расстаться!

– Просто удивительно, – произносит Дама уже своим голосом, – сколь многое люди наедине с собой готовы доверить зеркалу, не думая о том, что зеркало может их услышать… – и резкий смех Дамы разносится по комнате, словно воронье карканье.

Вера изо всех сил пытается повернуться к Алексею, увидеть его лицо, объяснить ему, что это не так. Что все уже в прошлом. Что за последние несколько часов она поняла, что никого дороже его нет в ее жизни. Что она просто не сможет жить, не сможет дышать, если его не будет рядом… Но она не может пошевелиться, не может ничего сказать. Не может даже заплакать.

– Таким образом, остаешься только ты, моя милая, – говорит между тем Дама, вновь сменившая гримасу ненависти на непроницаемую маску высокомерия и презрения, подходя к Грете. – Твое сияние все еще при тебе. Ты призвала меня, назвав по имени. Поэтому, так и быть, я поговорю с тобой. А ты хочешь поговорить со мной?

– Думаю, у меня нет вариантов, – отвечает Грета, чувствуя, как внутри у нее закипает холодная злость. Еще вчера вечером она относилась к Вере с неприязнью и чувствовала, что это взаимно. Но сейчас то, как Дама походя, несколькими словами пыталась разрушить любовь Веры и Алексея, неожиданно отозвалось в Грете острой болью, словно это ее собственную любовь пытались растоптать.