– Ладно, я подожду, пока ты до квартиры дойдешь. У тебя где окна?

Это было не слишком галантно. Но Ира сказала:

– Да чего ты волнуешься, я с работы так же возвращаюсь. Могу с балкона помахать тебе…

Она хлопнула дверцей, он остался в машине.

Ира ему на самом деле понравилась. Скорее всего, понравилась больше, чем он ей. В то, что он ей нужен, могла верить разве что Маша. Ира ему понравилась, и он пошел бы за ней, если бы не…

Вышла на балкон на втором этаже, помахала рукой. Повернул ключ зажигания.

Если бы не… Он чувствовал на себе всю тяжесть предательства, хотя не предал Нору. Он ехал не домой, он ехал сразу туда – к лесу. Нору он предать не смог. Не смог достать GPS, наклонившись над коленкой в джинсах, не смог провести Иру до двери и поцеловать на прощание по подсмотренному во французских фильмах обычаю. Он предал маму и ее мечты. Отца. Всех, кто сегодня был в гостях. Машу. Иру. Всех случайных прохожих на поздней улице, всех, кто ложился спать в бетонных квартирах. Весь этот мир – все их планы, все их ценности и представления о правильном и неправильном, о хорошем и дурном, здоровом и больном. Теперь он не сможет жить среди них. Предал, продал всё и всех за одну немыслимую Нору. Но радовался, что предал все-таки не Нору, и не смотрел на спидометр.

Он не знал, что сделает Ира в своей квартире, которую делит с ненавистным и ненавидящим ее котом, перед тем как принять ванну: будет размышлять, взять полтаблетки снотворного, или целую, или две, выпьет все десять из упаковки, но ничего страшного не произойдет, в конце концов, не зря она так много ела на годовщине – все выльется из нее разом – еда, вино, снотворное, она поплачет и крепко уснет на диване – провалится в свои лабиринты – тихие, прозрачные. Полные надежды, что когда-нибудь и в них появится некий гость.

Нора случайно заметила своего возлюбленного, когда угол поворота ее головы оказался таковым, что взгляд попал в третье из восемнадцати зеркал. Он стоял посреди зеркального зала, немного растерянный, и нарушал порядок церемонии, выверенный математикой и опытом, порядок движения и неподвижности придворных. Она подошла к нему медленно, интуитивно зная, как двигаться, чтобы, нарушая порядок, не нарушать композицию, и шепнула: «Как неожиданно ты всегда появляешься, возлюбленный мой», – и подала ему руку. Он догадался взять холодное запястье и последовать с Норой через скрытую дверцу за одно из зеркал, в темную каморку. Там оставила его.

С этой стороны зеркало было полупрозрачным, и он мог наблюдать за тем, что происходило в зале. Сначала действие напомнило какой-то танец – но, так как происходило все в тишине, еще больше напомнило оно ему старинные заведенные часы, и придворные (особенно отсюда, через стекло) казались не людьми, а деревянными раскрашенными фигурками, каждое движение которых заложено в механизме, и даже Нора (особенно Нора с ее белым лицом, в ее алом уборе) казалась раскрашенной куколкой. Комок подступал к горлу – так хотелось того, что оказалось сейчас невозможным: прижать ее к себе, чтобы краска с лица стиралась о его рубашку, навсегда оставляя пятна, запустить пальцы в волосы, почувствовать ее ледяную, но живую ладонь на своем затылке… Сломать куколку.

Николай вздрогнул от странного жужжащего звука за спиной и не сразу понял, что это жужжит ребенок, мальчик, которого недолюбливала Нора. Мальчик держал в руке дешевый игрушечный самолет, поднимал и опускал его и самозабвенно жужжал.

– Что? Тоже не пускают? – поинтересовался Николай дружелюбно, но в ответ получил только волчий взгляд исподлобья, и, хотя Нора никогда не смотрела так, нельзя было не заметить, как похожи глаза мальчика на глаза Норы. Кто же он ей – родственник, брат? Или все-таки сын? Ведь и его следует забрать, но как, но как! «А никак», – ответил самому себе мысленно. Будет хорошо, если хоть ее саму вытащить удастся.

Нора медленно двигалась по странной траектории, в руках у нее появлялись прозрачные полные сосуды, которые она давала по очереди всем придворным, и даже сквозь зеркало было видно, как деревянные личики озаряются радостью.

Когда все получили сосуды, тишина стала еще тише, а Нора исчезла, мелькнул лишь красноватый отблеск ее камней в зеркалах. Николай сделал шаг вперед, пытаясь разглядеть, не в угол ли залы она зашла. Придворные несколько секунд оставались неподвижными, потом один за другим начали вставать, потягиваться, покашливать, теребить волосы, поводить затекшими плечами, перебрасываться смешками и короткими фразами. Сейчас они были похожи на актеров, после того как опустился занавес, лишь внимание к видимо ценным сосудам напоминало о закончившейся церемонии.

Словно волна, ударило ее платье, и острые пальцы оказались у него на плечах.

– Надеюсь, тебе не было скучно. Прости, что заставила ждать. Поцелуй же меня! Нас никто не увидит, не бойся, мы здесь одни.

Он с гадливостью заметил в себе животное желание повиноваться ей, как те придворные. А она была радостна, лицо светилось сквозь белила, сегодня оно было маленьким, очень женским, очень простым, ну разве что много косметики, собравшейся в тонких морщинках смеха, как грим примадонны после песни, и он не удержался, сжал ее щеки ладонями, потом притянул всю к себе через сопротивляющиеся ткани, поцеловал в шею. Они так соскучились. Вкус ее кожи был ясным, как возвращение в тысячу раз виденный сон или в дом, где не был давно. Вздохнул с облегчением – теперь он забыл Иру.

После лежали на ее кровати, глядя в потолок, Николай внезапно вспомнил, какое сегодня число, и спросил тревожно:

– Можно я здесь закурю?

Спросил, не подумав, но Нора ответила серьезно:

– Я думаю, здесь можно всё.

Он закурил уже без желания. Он вспомнил свой план, все рассчитанные и просчитанные дни, и понял, что это свидание должно стать последним перед побегом, до которого еще много дней. Почему он не подумал раньше? Почти случайно попал к ней сегодня. Почему…

Он не мог от нее оторваться. Вместо того чтобы начать разговор, чтобы сказать ей то, что сказать нужно: они расстанутся, и расстанутся надолго (можно, можно не говорить, она не заметит, они никогда не договаривались о следующей встрече, но честно ли?) – он поднял левую руку и положил ей на лоб. Провел по носу к подбородку. Она фыркнула, но не изменила позы – лежала лицом вверх. Его ладонь прижалась к ее губам и почти сразу упала на шею – под кожей билась жилка. Нора была настоящей. Рука спустилась к груди. Он закрыл глаза. Но вел ладонь дальше – туда, где обрывались ребра и был мягкий живот. Ямка пупка. Он вел дальше, но резко оторвал и уже открыл рот, чтобы сказать, как все будет, но она сказала раньше:

– Алекс Ниффлонгер устраивает праздник в феврале. Перед постом. У нас.

Сначала ударило – как может она говорить об Алексе сейчас – лежа голой под его рукой. Но потом ударило сильнее – что за праздники в феврале, если в феврале он ее должен забрать? Ему Александр ничего не говорил ни о каком празднике.