Затем он пододвинул простой деревянный стол вплотную к стене и поставил на нее картину. Сам же сел на диван напротив нее, просидев таким образом три дня.

Через три дня забеспокоились агенты. Альберт убрал Мадонну в спальню. Он не хотел ее никому показывать — это его картина. Его икона. Она не для продажи.

Один из агентов — Монс Зибельман — решил закатить огромную вечеринку в честь возвращения Альберта в мир живых (а заодно и анонсировать новую выставку). Он был в восторге от тех работ, которые художнику удалось написать в изгнании. Пользуясь своим положением, Зибельман даже забронировал три картины для себя. Альберт лишь кивнул, усмехнувшись. Старый жук наверняка продаст их через пару лет, взвинтив цены до небес. В этом ему не было равных.

Монс настаивал на том, чтобы Альберт пришел на вечеринку. Целый день ходил вокруг него, как голодный кот возле сочащегося кровью куска мяса. Заглядывал в глаза, аккуратно поглаживал ладонью по спине, называл дорогим и обещал «что-то невероятное». Сюрприз, который ему, Альберту, обязательно понравится.

Сам художник не был заинтригован. Ему, по большому счету, было все равно. Сюрприз так сюрприз. Эмоции давно атрофировались, он жил исключительно разумом, который изо дня в день вопил о том, что из квартиры время от времени необходимо выходить, а Мадонну — развернуть ликом к стене. Однако сделать это никак не получалось. В ту ночь, когда икона впервые оказалась у него в спальне, Альберт так и не смог уснуть. Он смотрел на изображение и понимал, что никогда с ней не расстанется, даже если ею предложат заменить Джоконду в Лувре. Даже если сделают ее национальным достоянием или ее пожелает купить Ватикан. В этих размышлениях он провел три бессонные ночи.

Искать Эльзу не было смысла. Ее нет в социальных сетях. Ее вообще нет. Вряд ли это даже ее настоящее имя. Следователь вроде упоминал, что на самом деле она Анастасия, но за это долгое время ничто не мешало бы ей стать Анной, Зухрой или, о боже, Марией! Она была и ушла, оставив после себя лишь эту картину. Возможно, вся эта история ему приснилась или привиделась. Он часто экспериментировал с сознанием, расширял его всеми возможными способами.

Но факты — вещь упрямая. О смерти Коротышки до сих пор писали газеты, а в туманный город начали организовывать экскурсии. Мария хотя бы раз в жизни не сглупила и открыла его дом за водопадом для туристов, после чего интерес к городу вспыхнул с удвоенной силой. Всех тянуло на мрачные болота, в пелену дождей, чтобы узнать, как в этих местах одни из самых известных мужчин мира смогли отыскать один — смерть, другой — славу.

Эльза растворилась вместе с туманом и выпала осадками в другом мире. Большего сумасшествия и придумать было нельзя — влюбиться в убийцу. Бессонная ночь следовала за бессонной ночью. Единственным его спутником оставалась картина, на которой он мог с закрытыми глазами воспроизвести каждую трещинку, перелив света, нюанс настроения изображенной на ней женщины.

Из дома его вытащил Монс. Он приехал к «дорогому» Альберту, привез ему костюм, буквально силой запихнул в душ и вывел на улицу, приговаривая о сюрпризе и о том, что тот не будет жалеть, что поехал. На вечеринке его ждет необыкновенная драгоценность. Монс всегда делал для него все возможное, вот и сейчас готов поделиться самым дорогим.

Альберт не выходил из состояния полного безразличия к происходящему. Зная скрягу Монса уже более десяти лет, он легко переводил его фразы на язык правды — подарит микроскопический набросок какого-нибудь юного дарования. Или заказал для него две порции белужьей икры (потом он непременно включит эти расходы в агентскую комиссию).

Монс арендовал картинную галерею. Символически завесил места для картин холщовой тканью, прозрачно намекая, что скоро здесь будут висеть шедевры Альберта.

Знакомые и чужие лица — за последние несколько лет в узком кругу любителей современной живописи значительно прибавилось арабов, русских и китайцев. Монс называл ему имена, шепча на ухо грязные подробности про каждого из «любителей» искусства — этот приехал заодно присмотреть себе в гарем несовершеннолетних невест, этот сменил пол и еще толком не оправился, этот лишил наследства всю семью, решив пустить состояние на улучшение ситуации в мире. Альберту это было неинтересно. Он автоматически жал руки, вяло улыбался, а потом и вовсе, извинившись перед Монсом, отошел в угол. В этом мире было неуютно, но он знал, что вскоре сможет избавиться от этого ощущения. Привыкнет. В одинокой хижине ему поначалу тоже было не по себе, а потом появилась Эльза…

— Альберт, дорогой, а вот и сокровище, которое я тебе обещал.

Альберт с трудом сконцентрировался на том, что говорил Монс. А тот указывал рукой на дверь, в которую в этот момент входил здоровенный детина с каменным выражением лица, одетый в карикатурный черный костюм. В принципе, наушник он мог бы и не носить, и так было понятно, что это охранник. За ним в комнату вошла девушка. Альберт поначалу не сумел ее сравнить с чем-то знакомым и хорошо определяемым. Невыносимо юная, отчаянно наивная, похожа одновременно и на Бело-снежку, и на Краснозорьку — белая как мрамор кожа с нежно-розовыми прожилками. Полные, чувственные, не по годам темные губы. Сланцевые глаза напоминали черные дыры — засасывали без остатка. Длинные тяжелые волосы струились тканью из лучших шелков. Она была одета в кремово-розовое платье до колен, сливавшееся по цвету с мраморным телом, отчего девушка казалась почти обнаженной. Ангел с задатками порока, которые еще не успели развиться.

Монс смотрел на юное создание как на божество. Протянул ей руку. Девушка, словно паря по воздуху, медленно подошла к Монсу и подставила щеку для поцелуя. Придерживая красавицу, как драгоценное яйцо Фаберже, Монс представил ее Альберту:

— Аделаида, моя дочь. Позавчера вернулась из французского пансиона. Будет теперь учиться на искусствоведа.

Девушка, потупив взгляд, протянула Альберту руку. Тот не сказал ни слова — просто смотрел на нее и утопал в желании с отчаянным головокружением провалиться в эти черные дыры — ее глаза.

Роман разгорелся, как сухой хворост во время летнего пожара. Довольно скоро Альберт понял, что ошибся в своем первом суждении. Аделаида напрочь была лишена порочных наклонностей. Она была добра и наивна. Настолько, что Альберт только диву давался. Ему казалось, что такой чистой наивности дети лишаются годам к десяти.

Аделаида любила животных. Она добровольно ездила в какой-то приют, где возилась с больными, облезлыми, никому не нужными собаками — кормила их, купала, составляла им компанию. Вовсе не потому, что благотворительность стала в последнее время модным трендом. Нет, ей было хорошо с животными. Она их фотографировала, активно собирала деньги в помощь приюту, пыталась пристроить по знакомым. Даже Альберту умудрилась всунуть матерого рыжего котяру, где-то потерявшего один глаз.

Художнику кот нравился — он обладал всем тем, что растерял сам Альберт. Ярко выраженными первобытными инстинктами — котяра постоянно требовал жрать, от всей души регулярно справлял нужду и наводил ужас на интеллигентных кошек, проживающих в одном доме с Альбертом.