Она отвернула голову – едкий перегар перебивал дыхание. Мгла, клубясь, медленно поднималась из глубины души.

– Значит, собрался трахнуть ольденбуржского егеря, черномазая обезьяна? – вкрадчиво поинтересовалась Грета.

Потная рука ухватила ее за грудь.

– Лучше бы тебе переспать с голодной акулой, дурачок.

Его руки жадно шарили под юбкой. Ткань трусиков с треском распалась.

– Экий ты нетерпеливый. – Шепот ее стал похож на шипение змеи.

Колено Греты врезалось в промежность здоровяка.

– Тебе понравилось?

Глаза парня вылезли из орбит. Только сейчас она разглядела его как следует: увидела копну волос, рассыпавшуюся по плечам, заметила блеск огромной серьги в ухе.

Следующим ударом она сломала ему нос.

– А как тебе это? – Голос ее сорвался на визг.

В смежной квартире что-то загремело и стихло, любопытные соседи приникли к стенам.

– А так? А вот так? Правда, здорово? Куда же ты, котик? Мы ведь только начали! – Она кричала, не скрываясь более, в слепой ярости наносила удар за ударом, вкладывала в каждое движение частичку души. Казалось, она мстит этому миру за его никчемность, за свою изломанную жизнь, за крушение веры, за мертвую пустоту в душе. Боль ненадолго отрезвила ее, руки были в своей и чужой крови, она непонимающе смотрела на них. На полу билось в агонии хрипящее тело с нелепо спущенными штанами; на месте лица у него было булькающее кровавое месиво. Брезгливо держа руки перед собой, она побрела к выходу.

– Цель приезда? – поинтересовался полицейский, рассматривая его удостоверение.

– Мы из эс-эн-би. Приехали делать репортаж. – Он почувствовал удивление Ханны, взмолился про себя: промолчи, милая. Пожалуйста, промолчи. На ее шее билась нежная тоненькая жилка, совсем некстати подумалось: Грете нравилось, когда он касался ее губами. Ханна истолковала его взгляд по-иному – отвернулась, скрывая застенчивую улыбку.

Полицейский в потертой броне медлил, сличая лицо на удостоверении с электронным планшетом. Сделав над собой усилие, Хенрик изобразил скучающий вид, каждую секунду ожидая выстрела или приказа выйти из машины. Он знал: ищут старый рыдван «Рэд скорпио» и высокого человека с кучей фамилий. Знают ли они о его последнем удостоверении? Он заставил себя дышать медленно и спокойно. На ум пришла цитата из любимого философа гроссгерцога – в военной школе их пичкали высказываниями Ницше чаще, чем кормили. Умрите в нужное время, так говорил этот чокнутый старикан. Внешне расслабленный, Хенрик готовился продать жизнь подороже. Что бы ты понимал о смерти, книжный червь.

– Ну-ка, приятель, высунь голову, – приказал коп.

Рукой в перчатке он резко дернул за бороду.

– Ты что, сдурел! – в ярости вскричал Хенрик, совершенно не притворяясь; на его глазах выступили слезы – клей, на котором держалась фальшивая борода, намертво сваривал даже стальные плиты.

– Нечего орать, – буркнул полицейский. – Обычная проверка.

Во взгляде Ханны появилось сострадание.

Коп продолжал расспросы, но уже проформы ради:

– Значит, ты охранник? Оружие есть?

– Сам-то как думаешь?

– Ну-ну, не перегибай. Небось, без разрешения?

– У меня только парализующие патроны. Показать?

– Не надо. Что в сумках?

– Офицер, там аппаратура, – вмешалась Ханна.

– Какого рода?

– Записывающая.

– Оружие, взрывчатка, запрещенные химические вещества имеются?

Хенрик и Ханна одновременно покачали головами.

Полицейский протянул удостоверение:

– Проезжайте. И соблюдайте осторожность – отмечено усиление активности повстанцев.

Джип медленно покатился между раздвинутыми противотаранными заграждениями.

Ханна не сводила с него восхищенных глаз:

– Вы прирожденный актер, Альберто.

Он промолчал, прикидывая, в каком направлении мог двинуться Арго: улица с трудом угадывалась в светлеющей дымке. Эта женщина оказалась податливой, как теплый воск, внушение подействовало на нее мгновенно, он даже испытал неловкость, что так беззастенчиво влез ей в душу: привыкшая к виду крови, она казалась ему доверчивым ребенком. Наверное, от этого он испытывал к ней необъяснимую симпатию; чувство это было непривычным для него. Он пытался разбудить в себе равнодушие: женщина была свидетелем, когда нужда в ней отпадет, ему придется убрать ее, и будет лучше, если он сделает это без сомнений, как уже делал десятки раз до того.

«Я такой актер, милочка, что тебе и не снилось», – мысленно ответил он, настраивая себя на привычный лад.

Солнце постепенно одерживало верх, туман светлел. Дома неспешно дрейфовали в молочных лентах. Хенрик остановил машину.

– Не знаю, как вас благодарить, Альберто.

– Не стоит благодарности, Ханна.

Соскочив на землю, он обошел джип. Ханна перебралась за руль.

– Вы забыли сумку, Альберто! – крикнула она.

Он пообещал себе, что ей не будет больно.

– Действительно, – он открыл дверцу и сунулся внутрь.

Улыбка медленно сошла с ее лица, когда она увидела револьвер.

– Мне очень жаль, Ханна, – Хенрик старался, чтобы голос его звучал как можно тверже, – но вам придется помочь мне. Поезжайте вперед.

– Что за дьявольщина! – сказала она, не прикасаясь к рулю.

Он протянул руку и грубо сорвал с ее шеи пластинку кома.

– Я не шучу. Мне не хотелось бы причинять вам боль или принуждать иным образом. Поверьте, я знаю много способов. Все они неприятны.

– Нет, этот мир определенно слетел с катушек.

– В чем дело? Вам надоело жить?

– Всякий раз, когда мужчина вызывает симпатию, тут же оказывается, что он либо бандит, либо сутенер, либо военный преступник. Я часто задаю себе вопрос – чем я заслужила такое? Это несправедливо.

Он заставил себя думать о ней как о продажной девке: так было проще. Хочешь разжалобить меня, белая сучка? Не выйдет. Знаю я эти женские штучки.

– Езжайте прямо. – Для убедительности он ткнул ее стволом в бок.

Ему было необходимо парализовать ее страхом, подчинить себе. Но вызвать ненависть к ней никак не получалось. Он попытался представить на ее месте штабсгауптмана Дитеринга. Напрасный труд: кожа ее была чиста и совсем не походила на складчатую шкуру старого садиста. Тогда он попробовал убедить себя, что Дитеринг ее отец. На этот раз сработало: ненависть поднялась волной. Чип кольнул запястье, подтверждая команду, сердце забилось чаще. Ханна с испугом покосилась на него и сжалась в комок, как от удара. Жалость чуть было не испортила все дело, но он прикусил язык и давил его, пока боль не вытеснила ненужные чувства.