Наука того времени, традиции, история, примеры черпались не из книг, но приходили с живым словом, в разговорах с учёными, которые так любил Казимир Справедливый, в общении с иностранцами, которые много поглядели на мир, хоть также писать и читать не умели.

Князю даже подписываться было не нужно, потому что его печать и свидетели были равносильны подписи, а важные привилегии давали в присутствии серьёзных свидетелей.

Поэтому тогдашнее образование было не хуже, и для нужд времени хватало. Разговоры заменяли чтение. Главным же условием для приготовления к панской, княжеской жизни, было – выучиться всему, что требовало рыцарское ремесло.

Болеслав Кривоустый почти ребёнком на коне сидел, ездил на охоту, сражался уже на поле боя, чтобы завоевать рыцарский пояс. Детьми также учились такие паны метко стрелять из лука, бросать копьё, орудовать саблей и влочной, носить целый день тяжёлые доспехи, на коне сидеть без отдыха неколько часов, недоедать, недосыпать, закаляться.

Самолюбие, желание обогнать других ловкостью и силой, также помогали воспитанию. Росли храбрые воины, а когда войны не было, что редко случалось, они были неутомимыми охотниками.

Охота не раз была боем.

Такими рыцарями бывали кряду почти все князья, начиная от Мешка и Храброго. Трудно им было выседеть спокойно в четырёх стенах, а для охоты огромные пущи были слишком маленькими… Если в лес идти не могли, во дворах себе устраивали гонки, драки, конные турниры.

Даже спокойный духом, любитель мудрости, слушающий так охотно красноречивые рассказы Кадлубка, Казимир Справедливый был великим охотником перед Богом, был им Лешек Белый, а о Стыдливом, муже Кинги, историки написали, что свора собак была для него милейшим подарком.

Так же, как они все, воспитывался Чёрный, который уже в это время славился мужеством. Он был, пишут о нём хроникёры, очень отважен, не позволил себя обидеть, когда вместе с братом Земомыслом напал на собственного отца Казимира ввиду сообщения о том, что мачеха хотела убить их, дабы своему потомству обеспечить наследство после них. Отобрали они у отца Ленчицкие и Серадские и в Серадзе Чёрный потом удержался, дожидаясь на нём обещанное наследство после дяди.

Этот Лешек, мужественный, жадный до боя, страстный охотник, как они все, готовый на коне проводить дни и ночи, а спать в шалашах и палатках, не тоскуя по комнатам, имел тот дивный для своего времени характер, может, ещё примером дяди Болеслава поддержанный, – что женщин вовсе не любил.

Они были ему безразличны, так, что никогда ни на одну не взглянул, скорее избегал их.

Выбирая его своим преемником, Болеслав в то же время сосватал его сразу с Грифиной Ростиславовной, отец которой был тестем короля Венгерского, и теперь просиживал на данном ему уделе в Семигроде. Князь был могущественный и большого значения.

Не спрашивали, наверное, Чёрного, нравится ли ему наречёная, потому что молодая женщина мужчине в самом рассвете сил, согласно тогдашним понятиям, должна была понравиться.

Слишком идеализированной любви у нас не знали.

Рыцарь, воспитанный почти как монах, который знал только своё ремесло, постоянно слышащий от духовных лиц, что женщина сотворена на искушение и погибель рода людского, – поддался воли дяди, мало значения придавая браку.

Когда ему в Краков привезли эту супругу, молодую, красивую, черноокую и золотоволосую в то же время красавицу, которая, долго запертая в тереме, питалась сказками о королевичах, любовными песенками нянек и обещаниями удовольствий, какие должна была вкушать в будущем состоянии, – Грифина весьма удивилась, найдя в том любовнике совсем равнодушного к ней человека. Чёрный не спешил сблизиться с ней и желания любить её не показывал.

Мечтательная, смелая, с горячей кровью, княгиня чувствовала себя очень обиженной, но ей стыдно было жаловаться перед людьми, признаться в позоре, что ею гнушались.

Все женские средства сблизиться с мужем, соблазнения, обратились в ничто. Лешек Чёрный не имел времени любить жену, мешали охота и походы. Давал ей, что хотела, кроме любви…

Это равнодушие тянулось уже целые годы, пробуждая в Грифине всё более сильный гнев, почти ненависть к мужу. Она не смела его выдавать, потому что больше бы себя опозорила, чем его. Заливалась слезами, металась от гнева. Женщины-подружки оплакивали судьбу своей пани, которая мстила им гневом за презрение мужа.

Каким образом весть об этой совместной жизни разошлась по свету, трудно было определить. Некоторые женщины из двора княгини смеялись и в то же время страдали, рассказывая об этом своим любовникам.

Жизнь Болеслава Стыдливого, разлучённого с женой из-за монашеского обета чистоты, навела на мысль, что и Чёрный хотел подражать дяде, но Грифина идти по следам набожной Кинги не имела призвания. Её единственным желанием было иметь семью, воспитывать детей, стать матерью княжеского дома, который должен века править Краковом.

Епископ Павел, который обо всём знал, особенно то, что могло покрыть смехом ненавистных ему Стыдливого и Чёрного, хорошо знал эти отношения и жизнь Лешека с женой.

Однажды, когда княгиня Серадская возвращалась из Кракова, куда до сих пор, по-видимому, ездила жаловаться дяде на равнодушие мужа, в дороге на полуденном лагере встретилась с не менее великолепным, многочисленным и гораздо более шумным кортежем епископа, едущего в Кунов. В Кунове Павел любил пребывать за глазами, за лесами, везя часто и Бету за собой. Враждебные глаза не следили за ним там так усердно, как в Кракове.

Одетый по-светски, в сапогах со шпорами, при мече, с гордой фигурой смелого пана, съехавшись с каретой и лошадьми княгини Грифины, Павел велел своим людям остановиться.

Был полдень, жаркое время, лес тенистый, ручей, текущий среди луга, был очень желанным для лошадей и людей.

Приказав и своим разбить лагерь, смелый как всегда Павел, у которого всегда было хоть отбавляй охоты разыгрывать и раздравать людей, пошёл специально поклониться княгини Грифине. Та, сидя в шатре, гневалась на слуг, чудила, потому что возвращалась из Кракова очень сердитая.

На её молодом, красивом, хоть немного мужского выражения, лице, с чёрными глазами, окружённом светлыми волосами, немного утомлённого слезами и гневом, видно было раздражение, недовольство жизнью, неприязнь к людям.

Епископ приказал объявить ей, что хочет ей поклониться.

Даже слугам поручил использовать русское насмешливое выражение – хочет ей челом бить. Грифина не могла отказать в аудиенции.

Как стоял в дорожной одежде, ксендз Павел пришёл к ней, а так как любил молодых женщин и беседа с ними всегда была мила ему, поздоровавшись с княгиней, он дал усадить себя в её шатре и принял кубок дорожного вина. Смелость никогда его не оставляла. Когда женщины немного