— Ты знаешь, что такое ку-клукс-клан, Кори? Я кивнул. Я много раз видел членов Клана по телевизору, облаченных в белые балахоны с острыми капюшонами, которые ходили вокруг горящих крестов с ружьями и веревками в руках. В своих выступлениях представители Клана, чьи лица все как одно были похожи на морды диких зверей или черепа скелетов, обычно говорили, что нужно либо хранить традиционный дух южных штатов “Дикси”, либо выметаться из наших мест, что никому в Вашингтоне не позволено диктовать нам условия и что никто не заставит нас целовать цветным ботинки. От злости клановцы таращили глаза и надували щеки, и вес ходили в своих белых балахонах кругами возле горящих крестов, не прекращая мрачного парада.

— Вчера вечером куклуксклановцы зажгли крест во дворе Леди, — сказала мне мама. — Так они ее предупреждают. Они хотят заставить се уехать из города.

— Они хотят прогнать Леди? Но чем она им помешала?

— Ты слышал, что говорил твой отец, — некоторые люди очень боятся Леди. А еще он сказал, что, по мнению многих, она слишком много говорит о том, что происходит в Братоне, и теперь ей хотят заткнуть рот.

— Но она живет в Братоне, — заметил я.

— Да, но некоторые люди считают, что если дать Леди волю, то она начнет говорить и о том, что происходит и в Зефире. Прошлым летом она обратилась к мэру Своупу с просьбой разрешить цветным жителям Братона купаться в общественном бассейне Зефира. В этом году она повторила свое требование.

— И отец тоже ее боится? Да?

— Да, — ответила мама, — но по другой причине. Он боится ее не потому, что у Леди темная кожа, а потому… — Мама замолчала и пожала плечами. — Он боится Леди потому, что не понимает се. Повозив вилкой в тарелке, я обдумал услышанное.

— А почему мэр Своуп не позволяет неграм купаться в бассейне?

— Потому что они цветные, — ответила мне мама. — Белые не любят плавать с цветными в одном бассейне, вот в чем дело.

— Но во время наводнения мы были в воде все вместе — и белые, и негры, — проговорил я.

— То в реке, — ответила мама. — А в бассейне неграм никогда купаться не разрешали. В петиции Леди требовала либо построить в Братоне бассейн, либо позволить неграм купаться в общественном бассейне Зефира. И это одна из причин, по которым Клан хочет выгнать Леди из города. — Но она всегда жила здесь. Куда она поедет?

— Не знаю, что и сказать тебе, Кори. Но думаю, что тех, кто зажег перед домом Леди крест, это меньше всего волнует. Мама нахмурилась, в углах се глаз собрались крохотные морщинки.

— По правде сказать, я никогда не думала, что у нас в Зефире тоже есть Клан. Отец говорит, что крест подожгли несколько напуганных человек, которые изо всех сил цепляются за прошлое. И еще он сказал, что перед тем как все идет хорошо, все обычно идет наперекосяк.

— А что будет, если Леди не захочет уехать? — спросил я. — Неужели эти люди поднимут на нее руку?

— Боюсь, что они способны и на такое. По крайней мере они могут попытаться предпринять что-то очень скверное.

— Она не уедет, — твердо сказал я, вспомнив холодную красоту зеленых глаз, которые я увидел на мгновенно и удивительно изменившемся морщинистом лице Леди. — Эти люди не имеют права гнать ее из родного города.

— Я с тобой совершенно согласна. Кори, — поднялась со стула мама. — И мне бы не хотелось, чтобы с Леди случилось что-нибудь плохое. Но бояться за нее нечего, она сумеет за себя постоять, в этом я уверена. Хочешь еще апельсинового сока? Больше сока я не хотел и так и ответил. Тогда мама налила сока себе, а я занялся яичницей. И через некоторое время задал вопрос, совсем безобидный, но от него глаза у мамы округлились от удивления, и она посмотрела на меня так, словно я просил ни больше ни меньше как денег на полет до Луны.

— Можно я схожу на проповедь преподобного Блессета сегодня вечером? — спросил я. — Мне хочется услышать, о чем он там будет говорить. Мама сидела молча и неподвижно, поражение на меня уставившись.

— Он что-то собирается рассказать о той песне, — продолжил я. — Ну, о той песне, ты помнишь? Я хочу знать, почему он так сильно ненавидит эту песню.

— Ангус Блессет ненавидит все и вся, — ответила мама, когда к ней снова вернулся дар речи. — Он способен разглядеть верные знаки конца света в паре грошовых теннисных туфель.

— Песня мне очень понравилась. И мне хочется узнать, что преподобный сумел услышать там такое, что не услышал я.

— Ну, с этим все ясно. Просто у него тренированный слух, — чуть улыбнулась мама. — А кроме того, его уши — это уши взрослого человека. Например, то же самое можно сказать про меня. По мне, так в этой песне тоже нет ничего хорошего, но назвать ее, как преподобный, мусором или взваливать на нее все грехи тяжкие я бы не стала. Никакого зла в ней нет, это уж точно.

— Но все равно я хочу его послушать, — настойчиво повторил я. Честно говоря, просьба о посещении церковной проповеди, исходившая из моих уст, действительно была необычной и достойной удивления. Никогда раньше я не проявлял особого рвения в церковных делах, да и никто в нашей семье особенно не страдал от переизбытка религиозности. После того как отец вернулся домой, он в свою очередь тоже попытался отговорить меня от похода на проповедь преподобного Блессета. Отец сказал, что в преподобном слишком много дурного воздуха, из-за чего Блессет то и дело взрывается от малейшей искры, и что сам он, мой отец, никогда не думал о том, чтобы ступить под своды Свободной баптистской церкви. Однако после краткой борьбы и проявленной мною выдержки — а также тихого совещания, проведенного за закрытыми дверями родительской спальни, из которого я тем не менее уловил слова “любопытство” и “пускай разберется во всем сам” — отец скрепя сердце согласился вести нас всей семьей в среду вечером на службу к преподобному Блессету. Таким образом наша семья вместе еще с сотней других людей оказалась под душными сводами Свободной баптистской церкви, находившейся на Шоусон-стрит, прямо у самого моста с горгульями. Сегодняшняя служба не была торжественной, как субботняя: например, ни я, ни отец не надели пиджаки и галстуки; то же самое можно было сказать о большинстве присутствовавших, которые явились прямо с работы, с полей, в грязных комбинезонах. Я заметил много знакомых лиц. Прежде чем служба началась, в церковь набилось столько народу, что в зале едва-едва хватало места для того, чтобы стоять. Пришла даже стайка подростков, которых, судя по выражению их лиц, притащили за ухо мрачновато настроенные родители. Было ясно, что истерические выкрики преподобного, а также многочисленные листовки, расклеенные по всему городу, в которых сообщалось, что “в среду вечером в Свободной баптистской церкви преподобный Блессет раскроет пред нашими глазами планы Сатаны и спасет наших детей, судьбы которых взывают к спасению”, — сделали свое дело и согнали страждущих в заведение преподобного. Перед стоявшей на возвышении кафедрой красовался новенький проигрыватель и колонки. Не прошло и получаса, как преподобный Блессет появился на сцене собственной персоной — облаченный в белый летний костюм и розовую рубашку, но уже совершенно мокрый от пота. Выбежав из-за кулисы, он торопливо направился к кафедре с черной виниловой грампластинкой-сорокапяткой в одной руке. В другой руке преподобный нес за кожаную ручку небольшой деревянный ящик с отверстиями по бокам, который поставил на пол в стороне от кафедры. После этого, повернувшись к собравшимся, он выкрикнул им: “Привет! ” и “Братья и сестры, вы готовы сегодня сразиться с Сатаной? ”