— Ваниль — это так обычно, такой коктейль можно получить где угодно! — сказал он мне. — А ты попробуй… — Дэви провел пальцем вдоль доски с написанными мелом названиями коктейлей. — Попробуй с ореховым маслом! Я так и сделал. И не пожалел, потому что это был лучший коктейль в жизни, какой я пробовал. Напиток был похож на замороженный и наполовину оттаявший стаканчик Ризии. Через минуту случилось это. Мы шли через парковку от “чертова колеса”, сжигаемые лучами палящего солнца, с большими белыми картонными стаканчиками, наполненными ледяными коктейлями в руках. На стаканах с коктейлем было нарисовано большое красное “чертово колесо”. В тот момент зазвучала песня. Вначале она донеслась всего из нескольких машин, но потом и в других машинах ловкие молодые пальцы подкрутили ручки настройки и нашли нужную станцию. Приемники были включены на полную громкость, и музыка поплыла из маленьких динамиков во все стороны, растекаясь в горячем летнем воздухе. Через минуту одна и та же песня играла во всех радио во всех машинах на парковке. Несколько машин завелись и отъехали с парковки. Молодой смех звенел в воздухе подобно летящим искрам. Я остановился и замер. Просто не мог сойти с места. Музыка, доносившаяся из всех машин сразу, не была похожа ни на что слышанное раньше: голоса молодых сплетались, перебивали друг друга, потом распадались в неслыханном, неземном порядке. Основой этого порядка был мерный, напоминающий стук сердца ритм ударника и то скрежещущий, то квакающий перезвон гитар, от которого по моей обожженной спине крался холодок.

— Что это такое, Дэви? — спросил я. — Что это за песня?

— .. Тусуюсь.., я тусуюсь.., и тусуюсь.., ва-а.., ва-а.., ву-у-у-у.

— Что это за песня? — снова спросил я его. Я был близок к отчаянию.

— Разве ты еще не слышал? Все старшеклассники от нее тащатся, только ее и слушают.

— .. Снова дорогой привычной я выезжаю в путь… Туда, где клевых парней я могу повстречать…

— Как она называется ? Эта песня? — продолжал расспрашивать я, погруженный в тихий экстаз посреди парковки.

— Ее крутят по радио раз по десять на дню. Она называется… Старшеклассники вокруг нас стали подпевать своим радиоприемникам; некоторые, не удовлетворившись этим, принялись раскачивать машины из стороны в сторону. И посреди этого гама стоял я с ореховым коктейлем в руке; горячее солнце било мне в лицо, я чувствовал чистый легкий запах хлорки, несущийся ко мне от бассейна на другой стороне улицы.

— …”Бич Бойз”, — закончил тем временем Дэви Рэй.

— Что?

— Это “Бич Бойз”, это они поют. Эту песню, которая сейчас играет.

— Господи! — воскликнул я. — Она похожа.., похожа… Какими словами я мог описать свои ощущения? Какими словами я мог передать то чувство свободы, надежды и желания, сладчайшей жажды приключений и бурлящей в жилах крови? Какими словами можно описать дружбу старых приятелей и ту уверенность, которая не отпускает тебя, пока звучит песня, уверенность в том, что ты и твое бесшабашное поколение — самые крутые ребята на свете и мир принадлежит только вам?

— Круто, — подал голос Дэви Рэй. Лучше не скажешь.

— ..Быки слышали о нас и обходят теперь стороной — я тусуюсь. Я тусуюсь… Я был поражен. Я был просто потрясен. Я пребывал в другом измерении. Вольные голоса подняли меня на своих крыльях, оторвали мои ноги от раскаленного асфальта улицы — и вместе с ними я унесся в неведомую страну Я никогда не видел моря и не ступал на песок пляжа. Я никогда не видел моря, только по телевизору и в кино. Ну и, конечно же, на снимках в журналах. “Бич Бойз”. Будоражащая кровь музыка проникла в мое сердце. На мгновение я почувствовал на своих плечах кожаную куртку, увидел себя за рулем отличного красного спортивного автомобиля; блондинки на улицах лезли вон из кожи, чтобы хотя бы на минутку привлечь к себе мое внимание. Я отлично тусовался. На славу. Песня закончилась. Динамики притихли, и голоса спрятались в радио. Я снова стал прежним Кори Мэкинсоном, пареньком из Зефира, но на моем лице уже лежало тепло солнца других краев.

— Я хочу поговорить с родителями, чтобы они позволили мне брать уроки гитары, — небрежно сообщил мне Дэви Рэй, когда мы переходили на другую сторону улицы. “Гит-тары”, вот как он сказал. Я думал, что, когда вернусь домой, уйду в свою комнату и начну писать рассказ про Текондсргогу — то место, куда уходит музыка, стоит ей очутиться в воздухе. Кое-что из музыки осталось в голове Дэви Рэя, потому что стоило только песне затихнуть, он принялся насвистывать ее мотивчик снова и снова и свистел до тех пор, пока мы не добрались до бассейна и не уселись рядом с нашими родителями. Четвертое июля пришло и ушло. В парке устроили большое барбекю. Команда взрослой лиги “Перепела” проиграла “Шаровым Молниям” из Юнион-Тауна семь — три. Неподалеку от себя на трибуне я заметил Немо Кюрлиса. Он был зажат между своей матерью-брюнеткой в платье с красными цветами и тощим мужчиной в очках в толстой роговой оправе, новенькая белая рубашка которого была обильно пропитана потом. Отец Немо не слишком-то любил проводить время со своими женой и сыном — после второго круга он поднялся и ушел с трибун. Позже я заметил, как он бродил среди толпы на барбекю — под мышкой у него был альбом с образцами рубашек, а на лице застыло выражение крайнего отчаяния. Ни тогда, ни после я не забывал о человеке в шляпе с зеленым пером. Сидя вместе с родителями за деревянным столом и обгладывая жареные ребрышки, пока пожилые мужчины состязались в набрасывании подков на колышки, а малыши гоняли в футбол, я непрестанно следил за толпой, отыскивая в ней подозрительное перо. Примерно после минут десяти наблюдения я внезапно понял, что время осенне-весенних шляп давно минуло и если и наступило время каких-либо шляп, то летних, сплетенных из соломки. Например, на мэре Своупе красовалась соломенная Федора — я видел, как он шел мимо жаровен с барбекю, дымя неизменной трубкой, и весело жал протянутые со всех сторон руки, измазанные в кетчупе. Шеф пожарных Марчетте и мистер Доллар тоже отдавали предпочтение соломенным шляпам. Лысину доктора Лизандера тоже прикрывало соломенное канотье с красной лентой и кокетливым бантиком. Он специально подошел ко мне, чтобы через стол рассмотреть бледный шрам, с недавних времен появившийся на моей нижней губе. У доктора были холодные пальцы; он всмотрелся в мои глаза с цепким стальным вниманием.

— Если эти парни еще раз будут к тебе приставать, — проговорил он со своим датским акцентом, — просто дай мне знать. При случае я покажу им щипцы для кастрирования. Договорились? Он толкнул меня локтем в бок и улыбнулся, блеснув серебряным зубом. Могучая жена доктора Лизандера, Вероника, тоже голландка, чье вытянутое лицо с развитыми челюстями всегда напоминало мне лошадиную морду, подошла к нашему столу с картонной тарелкой, полной ребрышек, и оттеснила мужа в сторону. Миссис Лизандер была женщиной сурового нрава. Она не особенно дружила с другими женщинами. Как рассказывала мама, дело было в том, что старшего брата миссис Лизандер и всю его семью, боровшихся в Голландии в рядах Сопротивления, убили нацисты Размышляя об этом, я начал приходить к мнению, что тяжелые испытания вполне могут подорвать в человеке веру в других людей. Перед окончательной оккупацией страны Лизандеры бежали из Голландии в Америку, причем перед побегом доктор сам стрелял из пистолета в немецкого солдата, который ворвался в его дом. Знать такое и видеть перед собой живого героя было здорово. Часто, особенно когда я, Джонни, Дэви Рэй и Бен играли в лесу в войну, мне хотелось расспросить доктора Лизандера о том, какая она — настоящая война, но стоило мне только заикнуться об этом в разговоре с отцом, как тот запретил это делать, сказав, что такие воспоминания лучше не бередить лишний раз. Верной Такстер тоже почтил пикник своим посещением. Лица нескольких женщин покрылись густым румянцем, а мужчины некоторое время сосредоточенно разглядывали свои тарелки, словно выискивая там нечто необычное Большинство же вообще не обращало внимания на сына старого Такстера, словно он был невидимкой. Взяв тарелку с барбекю, Верной уселся поддеревом на самом краю бейсбольного поля; по правде говоря, сегодня он не был абсолютно наг — по случаю жары он нахлобучил потрепанную широкополую соломенную шляпу, в которой он был похож на слегка тронувшегося с; годами умом Гекльберри Финна. Насколько я заметил, Верной Такстер был единственным мужчиной, к которому мистер Кюрлис так и не подошел со своей книжкой с образцами мужских рубашек. В течение дня я несколько раз слышал по кусочку песню “Бич Бойз”, доносившуюся из разных транзисторов, каждый раз песня нравилась мне все больше и больше Услышав “Бич Бойз”, отец поморщился, как от кислого, а мама сказала, что от такого визга у нее болят уши; я все равно был от песни без ума. Все ребята были от “Бич Бой-)” без ума. Когда я слушал песню в пятнадцатый раз, неподалеку, там, где старшеклассники лениво перебрасывали мяч, донесся какой-то шум и громкие выкрики. Кто-то ревел как бешеный бык. Мы с отцом протолкнулись через толпу зевак, чтобы посмотреть, в чем дело. Конечно, это был он. Все его шестьдесят шесть футов, всклокоченные потные рыжие кудри, длинное и узкое, словно нож, лицо, губы, стиснутые как в нестерпимой ярости, пылали праведным гневом. На нем был бледно-голубой летний костюм с американским флажком с маленьким болтающимся серебряным крестиком в лацкане, его лакированные ботинки четырнадцатого размера с квадратными носами втаптывали в пыль маленький ярко-красный транзистор, изгоняя из него дьявола.