Дыхание вожака обдувало мою мордочку. Я посмотрела в его серые глаза. Они были холодными, без какого-либо света, без благожелательности. Нет, этот волк не был способен любить. И я на короткое мгновение ему позавидовала. Ему не приходилось бояться пережить смерть любимой волчицы. Тому, кто не любит, нет необходимости и чувствовать в сердце подобную боль.

– Что такое? – спросил вожак.

Он, похоже, учуял запах моей зависти, но не смог разобраться, что к чему.

– Ты не сможешь этого понять, – пролаяла я.

– Ты ведешь себя неуважительно, – сказал он, и его слова прозвучали так, будто это ему нравилось.

– Оставь ее в покое! – прорычал Макс необычно низким голосом, но его тон все равно был немного выше, чем тон голоса вожака стаи.

– Давайте убьем их обоих, и тогда они уже не смогут убивать оленей, которые принадлежат нам, – предложил волк, шерсть на хвосте которого была почти белой.

Вожак повернулся к нему и прорычал:

– Мы не убиваем собак. Это запрещено договором.

Договором? Ему известна история о волке-отце и собаке-матери?

Вожак снова повернулся ко мне.

– У тебя, похоже, такая же сильная воля, какая была у собаки-матери.

Да, она ему известна!

– Или ты, по крайней мере, такая же дерзкая, как Задавака.

Задавака была сестрой собаки-матери, и мне вспомнилось, что о ней пели:

– Значит, называй меня Задавакой, – нагло сказала я.

Вожак с довольным видом помахал хвостом. То же самое сделали и остальные волки – даже тот, у которого был белый хвост и который предлагал нас убить. А вот Макс махать хвостом не стал. Он ведь называл меня Орхидеей, и именно таким будет для него мое имя. Однако хотя мы друг друга и любили, имя себе я хотела выбрать сама. И почему бы мне не зваться Задавакой, если она получала от всего огромнейшую радость?

– Его зовут Макс.

Я показала мордочкой на своего спутника, а затем спросила:

– А как зовут вас?

Вожак стал называть имена волков своей стаи, и каждый из них, когда произносилось его имя, слегка качал головой вверх-вниз:

– Белый Хвост, Убийца Оленей, Гигантская Лапа, Воющий-на-деревья и Ненависть.

Волчица, которую звали «Ненависть», вела себя вообще-то дружелюбно. Да и исходивший от нее запах был не таким сильным, как от остальных волков. Может, мать назвала ее так, потому что она ненавидела свою собственную дочь?

– А как на самом деле тебя зовут? – поинтересовался у меня вожак.

Макс отпихнул меня своей мордой в сторону и встал перед вожаком. Меня это настолько ошеломило, что я даже не стала противиться. Ведь это было впервые в моей жизни, чтобы от пса из-за меня запахло ревностью. Такой запах я чувствовала раньше только от Грома, когда самцы из какой-то другой своры приближались к Песне. Мне понравился запах, исходящий от Макса. Я вдруг почувствовала себя, как моя сестра, которой я всегда завидовала, потому что она привлекала к себе все внимание самцов.

– Ее зовут Орхидея, – ответил Макс вместо меня, и я разозлилась, что он снова пытается навязать мне это имя.

– Меня зовут Пятно, – сказал вожак, ничем не показывая, счел ли он имя «Орхидея» красивым, дурацким или всего лишь странным.

На это раз уже я с довольным видом замахала хвостом.

Когда дождь прекратился, тучи рассеялись и на небе появилась радуга (в которой я, между прочим, увидела еще один признак того, что нам с Максом следует найти здесь для себя новый дом), волки повели нас через холм в еловый лес. Деревья в нем поглощали больше солнечного цвета, чем мне хотелось бы. Я бы сейчас с удовольствием погрелась. Однако это желание тут же было забыто, когда волки подвели нас к одному убитому животному. Плоть его туловища была почти полностью съедена. На голове у этого животного имелись рога, которые были крупнее и красивее, чем у самца косули, убитого Максом. Белый Хвост объяснил, что это животное – олень, и не преминул при этом дать нам почувствовать, насколько равнодушен он к тому факту, что его вожак решил поделиться с нами остатками добычи.

Пока мы с Максом доедали оленя, Пятно (мне все еще было удивительно, что кого-то звали так же, как и меня) стал рассказывать о древних временах, о собаке-матери, волке-отце и заключенном между ними договоре, а также о том, как их первенцы вместе создали стаю, чтобы тем самым закрепить мир между собаками и волками. При этом рыжий орел предсказывал им обоим, что у них никогда не будет детенышей. Однако собака-дочь и волк-сын – которых звали соответственно Умбра и Брин – не только дали отпор своим врагам, но и преодолели это мрачное предсказание.

– Все их дети были наделены удивительными способностями, – рассказывал Пятно, и это меня раздражало, потому что говорил он так, будто я еще никогда об этом не слышала. – Сыновья могли изменять свою внешность, а дочерям подчинялись растения.

– Деревья, цветы и трава? – спросил Макс, который этих сказаний раньше не слышал и поднял удивленный взгляд от остатков оленя. – И в чем подчинялись им растения?

– Сыновья в период великой войны превращались в кошек, чтобы можно было незаметно подкрасться к тем тварям, которыми командовала Кассиопея, – продолжал рассказывать Пятно, обращая на Макса не больше внимания, чем обращают на назойливую муху.

– Кассиопея? – удивилась я и тоже перестала есть.

Жирная кошка в том городе рассказывала мне, что Кассиопея будет идти по миру и рассказывать о Золотом Свете. О том, что Кассиопея жила в древние времена, эта толстая тварь с балкона даже не упомянула.

– А Кассиопея рождается снова и снова? – спросила я у Пятна.

– Рождается снова и снова? Что это означает?

Следовало ли мне ему это объяснить? Он сочтет меня сумасшедшей.

– Кассиопея – бессмертная, – пояснил нам всем вожак, – и она бродит по миру с того времени, когда внук волка-отца, превратившись в кошку, убил всех ее детей и изодрал тело Кассиопеи так, что она уже больше не могла иметь детенышей.

В этот момент я впервые в жизни почувствовала сострадание к кошке. Я почувствовала его не из-за того, что Кассиопея утратила своих детенышей, и не из-за того, что она уже больше не могла ими обзавестись, а из-за того, что она не могла умереть и забыть о том ужасе, который с ней произошел.

– От этой самки запахло состраданием, – фыркнул Белый Хвост, показывая на меня. – Она любит кошек.

– Собака-мать тоже посочувствовала Кассиопее, – одернул его Пятно, но сделал он это спокойно, не зарычав. Впрочем, этого оказалось достаточно, чтобы Белый Хвост больше ничего не говорил. – Поэтому она приказала своим внукам не убивать эту кошку. Однако волк-отец не хотел, чтобы она не понесла вообще никакого наказания за совершенные ею поступки и за то, что она убила многих волков и собак, и поэтому он заставил ее испить из источника безвкусного плюща, вода которого дала ей вечную жизнь.